Пётр Самотарж - Одиночество зверя

Приятели болтали долго и уже не столько о Покровском и Сургутове, сколько о своей прошлой жизни, семьях и детях. В тот день они вдруг переросли своё приятельство, оказавшись вдвоем посреди нового окружения, словно белые путешественники в джунглях среди туземцев.

Саранцев вернулся из кафе в штаб и отправился лично к генералу. Они разговаривали с глазу на глаз битый час, и из всех людей, населяющих личный маленький мир Игоря Петровича, единственным посвящённым во все подробности собеседования оказался Антонов. Саранцев захотел ему всё рассказать и долго потом думал, насколько Покровский предполагал это вторичное собеседование. Чем больше лет проходило с тех пор, тем сильнее растущий политик утверждался в мысли о расчёте генерала на разговор двух новичков, вызванный его первой основательной встречей с одним из них, которого он предназначил на первую роль.

В ответ на звонок из-за двери донёсся пронзительный собачий лай, и Наташа улыбнулась в предвкушении скорой встречи. Как только она вошла в прихожую ей под ноги бросился со своими приветствиями юркий цвергшнауцер. В полумраке его глаза иногда зажигались под густой чёлкой жёлтыми огоньками. Позади него, в отдалении, величественно вышагивал пушистый сибирский кот, всем своим видом он демонстрировал беспредельное равнодушие.

— Отец дома не ночевал, — встретила Наташу мать, торопливо собиравшаяся на работу.

— Тоже мне новость! Впервые, что ли?

— Будешь ложиться спать, не оставляй ключ в замке — может, явится ещё.

— А если оставлю? Ничего с ним не случится, прекрасно проспится на лестнице.

— Сама ведь знаешь — будет звонить, барабанить в дверь и буянить.

— А я полицию вызову.

— И она заставит тебя его впустить, потому что он здесь живёт. Так что, может быть, вместо своих акций протеста просто вытащишь ключ и спокойно выспишься? Суп на плите остывает, не забудь потом убрать его в холодильник. Зверьё накормлено, Цезарь погулял. А на завтрак сама что-нибудь сообразишь, хорошо? Ну, счастливо.

Мать чмокнула дочь в щёку и выбежала на лестничную клетку. Наташа заперла дверь, вытащила ключ из замка и устало прошаркала тапками на кухню. У неё были обширные планы на вторую половину дня, она страшно хотела спать и не имела ни малейшего желания тратить драгоценное время на приготовление завтрака. Домашним хозяйством она занималась в меру, помогая матери, а не беря всё на себя. Иногда готовила сама, чаще выступала подсобницей, но удовольствия не получала в любом случае. Нужно есть, нужно стирать, нужно заниматься покупками, изворачиваясь среди набитых товарами полок с целью купить необходимое и при этом не превысить скромных финансовых возможностей. Но получать от исполнения повседневных хозяйственных обязанностей удовольствие — это уж слишком.

У Наташи были подруги, любившие готовить и угощать своими эксклюзивными блюдами родных и близких. Она не могла их понять. Они увлечённо обменивались рецептами, спорили о преимуществах тех или иных ингредиентов, о разных способах приготовления, о наилучших местах приобретения разных продуктов, а она слушала их откровения и думала: как можно заниматься такой ерундой?

— Как ты не понимаешь? — пытались ей иногда объяснить входящие в круг общения женщины. — Это часть нашей власти над мужчинами. В своём большинстве они либо не умеют, либо не хотят заниматься кухней. Но вкусно поесть готовы всегда, на диетах не сидят. Кстати, научишься готовить не только вкусно, но и полезно — тебе и вовсе цены не будет.

— Не собираюсь я проводить жизнь у плиты, — отвечала безалаберная Наташа. — Готовить обед нужно уметь, но посвящать этому занятию всё время — подумать страшно.

— Вовсе ничего страшного, самое обыкновенное дело. Что это за женщина, которая умеет только сварить картошку и пожарить яичницу?

— Женщина, которая нашла себя в другом. Не могут же все любить одно и то же?

Наташа редко вела подобные беседы даже с матерью, не говоря уже о знакомых и родственницах. Не видела причин откровенничать. У каждой спрятаны глубоко в душе заветные желания и мечты, зачем вытаскивать их на всеобщее обозрение по любому поводу? От подобного обращения они потускнеют и потеряют обольстительность. Весь смысл надежды — в её сокровенности, на сцене она либо теряется, либо обращается в пошлость, как хорошая пьеса в постановке бездарностей.

Наташа хотела замуж, хотя матери о своих желаниях никогда не рассказывала. Она хотела опорочить телевизионных предсказателей чужих судеб и сделать свою жизнь непохожей на существование родителей. В старших классах школы задача казалась в общем простой, за несколько месяцев после школы проблема быстро усложнилась. В детстве любое желание видится реальностью, взрослый уже не верит в магию. Обиженный ребёнок уверен: родители из нелюбви или из странного желания сделать больно отказывают ему в очень простых и обоснованных просьбах. Подросшая Наташа внезапно увидела себя одну перед целым миром, в котором никто ничего о ней не знал и не собирался помогать. Родители остались позади, но впереди оказалось безлюдье, и она испугалась. Не училась и не работала за деньги, чтобы не оказаться во власти чужих людей без защиты. И тогда стало ясно: вместо неспособных родителей о ней может позаботиться только муж. Мужчина, которому можно довериться без остатка и не ждать от него каждую минуту предательства.

Она не представляла его внешности, хотя и не могла представить уродцем. Хотела смотреть на него снизу вверх, хотела ощущать его тяжёлые сильные руки на своих плечах, слушать низкий голос и слова, скупо и веско падающие в тишину. Он смешно шутит, но изредка. Он властный, но добрый. Его боятся только злые люди и всякое хамьё. Ходит неторопливо, пружинистой походкой спортсмена, имеет безобидные привычки. Например, чешет кончик носа в минуты смущения. Да, он смущается, обнаружив кого-нибудь в неловкой ситуации, но разоблачённые всегда уверены — он никому не расскажет об увиденном. Но сам в глупых положениях не оказывается, потому что ему нечего скрывать, и он не хочет казаться лучше, чем есть на самом деле.

«У меня нет денег, — думала девица на выданье, — я совсем не красавица. Значит, меня возьмет замуж только человек, увидевший во мне человека. А есть ли во мне человек?» Странный для семнадцати лет вопрос занимал её денно и нощно, и размышления время от времени приводили к ужасным выводам и слезам отчаяния. Позади осталась одна только школа, и Наташа тщательно перебирала в памяти свои поступки в радостных, печальных и унизительных обстоятельствах, стараясь разглядеть хорошее и пропустить плохое.

Школьные годы дают много поводов для воспоминаний. Наташа ни разу не целовалась с учениками своей школы, и радостные впечатления о ней ограничивались неожиданно высокими оценками за контрольные, да удачным минованием всяческих напастей из области общественных нагрузок. В своём классе подруг у неё тоже не было, только одна — в параллельном, а другая — и вовсе в младшем. Дружить с одноклассницей трудно — непрерывное общение создаёт многочисленные поводы для ссор и разочарований. Не то сказала, не туда посмотрела, не дала списать, дала списать не тому, кому следовало, допустила ошибку в своей, передранной подружкой, работе, и по ней учительница распознала случай списывания. А сплетни на переменах! Куда ходила после уроков, с кем вместе шла домой, куда исчезала на переменке — мало ли поводов вызывать нелицеприятный интерес товарок по классной комнате. Девчонки из параллельных классов общаются с совершенно разными людьми и не встречаются на конфликтных пересечениях, а ученицы младших классов, пусть даже всего на один год — и вовсе не существуют для старшеклассниц.