Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Если ты и сейчас считаешь Покровского главным, почему не считаешь его таковым в президентские времена? И если я должен нести ответственность за тогдашние преступления, почему он не должен отвечать за нынешние?

— Плевать, что я считаю. Главное — не считай себя чистеньким. Ты не лучше всех остальных, и меня в том числе. Невиновных нет — запомни это, прежде чем лезть в драку. За всех ответит проигравший, но почему ты рассчитываешь на победу? Кому до сих пор проигрывал Покровский, можешь сказать?

— Прошлые победы не составляют гарантии будущих.

— Считаешь себя Кутузовым? Идёшь войной против Наполеона? Откуда столько самомнения?

— Из очень простого предположения, которое тебя, видимо, удивит. Ты ведь чтишь генерала, как античного царя.

— А ты считаешь его безопасным и бесхребетным дедушкой?

— Я считаю его человеком. Место в раю ему не забронировано, как и всем нам. Если невиновных нет, то и он в одном положении со всеми остальными. Почему я должен всегда идти по его следам?

— Потому что идти за танком правильно, а пытаться его остановить голыми руками — глупо.

— Ты упорно молчишь в ответ на мои вопросы. Почему ты считаешь Покровского танком? Повторяю в десятый раз — он просто человек. Он не раз ошибался, отмалчивался в тяжёлых ситуациях. Он подставляется даже в мелочах: когда какая-нибудь из многочисленных российских сборных побеждает, он является в раздевалку и под телекамеры её поздравляет, когда проигрывает — не говорит ни слова поддержки и вообще не возникает в поле зрения общественности. Ты не хуже меня знаешь все его проколы, откуда такое восхищение?

— Большая часть населения считает его спасителем Отечества. Он прекратил распад государства, прижал к ногтю олигархов, поднял международный авторитет на высочайший уровень с девяносто первого года. А ты — просто человек из его команды. Если попрёшь напролом — станешь предателем, и не только в глазах Покровского, но по мнению большинства избирателей. И, разумеется, в конечном итоге он — просто человек, кто же спорит. Все политики в основе своей люди, но только некоторые из них делают историю.

— Даже так? Покровский — великий государственный деятель?

— Крупнее тебя, во всяком случае.

— И моя роль, по-твоему, вечно состоять при нём в должности порученца?

— Я понимаю, ты предпочёл бы вписать новую страницу в отечественную историю, но я не советую. Самоубийства — не мой жанр. Надеюсь, и не твой тоже.

Антонов встал и нервно отмеривал по несколько шагов то в одну сторону, то в другую. Руки его непрерывно находились в движении, словно жестами он пытался добавить убедительности словам.

— Сергей, так ты со мной или нет? — впервые в жизни спросил его президент.

— С тобой, — сухо отрезал тот. — Но прыгнуть в пропасть я тебе не позволю.

Они замолчали, глядя друг на друга и пытаясь узнать в своих визави прежних хороших знакомцев.

— Ты не должен был заговаривать с Кореанно, предварительно не обсудив вопрос со мной. Мы в одной лодке, и отвечаем друг за друга. Ты можешь утопить не только себя, но и меня. Это нечестно, я так думаю. Я сейчас уйду, а ты пока думай.

Антонов бесцельно задержался ещё на несколько секунд, бросил на президента короткий взгляд и вышел из кабинета, чеканя шаг не хуже любого служаки. Саранцев молчал и пытался выдумать саднящие слова в ответ. В голове сгрудились только разбитые воспоминания, старые споры и недавние потрясения.

— Знакомьтесь, Игорь Петрович, — моя жена. — Елена Фёдоровна.

Рядом с Покровским стояла неприметная женщина и смущённо улыбалась.

— Очень приятно. Саранцев.

Внешность генеральши резко контрастировала со стереотипными представлениями. Молодой сотрудник свежесозданной администрации новосибирского губернатора предполагал встречу с высокомерной дамой, но увидел приятную особу, способную увлечённо поддержать разговор о литературе, музыке и театре. На том же самом приёме Ирина поспорила с ней об особенностях композиции второго концерта Рахманинова для фортепьяно с оркестром, чем привела мужа в некоторое недоумение.

— Зачем ты с ней сцепилась? — шёпотом терзал Саранцев непокорную супругу.

— Но она ошибается! — возмущалась та.

— Тебе какая разница? Здесь не клуб меломанов. Я хочу спокойно работать, а не дёргаться завтра от воспоминаний о твоих выходках.

— Она рассуждает по-дилетантски, но с большим апломбом! — не унималась Ирина, возмущённая искренне и беспредельно. Она жаждала нести просвещение в мир и очень волновалась при встречах с неискушённостью.

— Оставь её в покое, пусть говорит, что хочет. Каждый человек имеет право на собственное мнение, тем более в отношении музыки. Она же не ругает Чайковского или Бетховена?

— Ругать — понятие растяжимое. Критиковать можно кого угодно, вопрос только в аргументации и формулировках.

Дни после первых выборов Покровского бежали быстро, но путаным, рваным темпом. Незапланированные события случались постоянно, всякий раз вызывая страшный переполох. Генерал сохранял спокойствие, вызывал к себе в кабинет опростоволосившихся и делал им строгое внушение в отсутствие свидетелей. Саранцев также прошёл пару раз через эту процедуру, но сохранил о ней странное впечатление благодарности. Покровский почти рычал, сухо и холодно, не глядя ему в глаза, но не орал и не истерил, хотя Игорь Петрович здорово его подвёл глупой ошибкой в материалах для публичного выступления. Тогда, в губернаторском кабинете, он осознал незнакомое прежде желание больше никогда не подводить руководителя. Разумеется, он и прежде не хотел попадать впросак, но по соображениям самоощущения и профессиональной гордости; он и раньше не хотел разочаровывать дорогих ему людей. Теперь он именно не хотел причинять вред руководителю. Хотел от него уважения и высокой оценки, хотел приносить пользу и стать незаменимым. При этом Покровский лично с ним почти никогда не разговаривал, а если случалось, то произносил слова ровным тоном умного человека без нервов и сердца.

Елена Фёдоровна состояла при муже молчаливым советчиком и нештатным имиджмейкером. Первые годы Саранцев не входил в ближайший круг губернатора и видел его супругу только на официальных приёмах, но и там она умела многих озадачить. Тосты за столом не поднимала, с речами ко всей массе приглашённых не обращалась, но в отдельных частных разговорах время от времени заводила речь о своём благоверном, и всякий раз он вдруг оказывался непохожим на себя, как его знали люди.

В губернаторском штабе не было бывших сослуживцев генерала, и даже бывшие офицеры имелись, как водится, только в кадровой службе. Высоколобые выпускники всевозможных университетов тайно, а некоторые почти явно, воспринимали управленческие методы и административные способности матёрого солдафона с иронией. Мол, человек привык мановением пальца бросать людей за решётку по причине одной расстёгнутой пуговицы, а в штатской жизни требуются совсем иные подходы. Но истории Елены Фёдоровны во многом посягали на прочные мифы и создавали образ другого человека: спокойного, рассудительного, высоко ценящего подчинённых и готового ради них на жертвы. Университетские втихомолку пересмеивались и вышучивали верную половину губернатора.