Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Неужели воспитывать детей так легко? — искренне удивился ещё вполне молодой тогда Саранцев.

— Легко? — улыбнулась Елена Фёдоровна.

— Нет, я в другом смысле, — вновь смутился незадачливый её собеседник. — Я понимаю — жизнь без двуличия требует жертв. Но, мне кажется, никто из родителей личным примером не может вдохновить своих детей подросткового возраста. Закон возрастной психологии — они ищут авторитеты на стороне.

— Боюсь, как раз в подростковом возрасте они и не воспринимали его как родителя. Пока я боролась с их пубертатными фортелями, заставляла учиться, мыться и чистить зубы, он воевал в Афганистане, а дома появлялся изредка ненадолго, привозил сувениры, полулегальные трофеи и снова исчезал.

— В таком случае, как ни странно это прозвучит, вам повезло. То есть, я понимаю, вы пережили сложное время, но пережили благополучно. В том числе, благодаря вашему мужу. Он вам помог своим отсутствием, если можно так выразиться.

— Как доблестно вы защищаете шефа! — рассмеялась Елена Фёдоровна.

«Она искренна» — подумал тогда Саранцев. Слишком много открытости для тайной интриги — женщины не настолько простодушны. Жена действительно восхищена собственным мужем и не может скрыть своего отношения даже на публике. Встать, привлечь к себе общее внимание и выступить с панегириком не может, поэтому заговаривает с разными людьми на одну и ту же тему, делится избытком тёплых чувств. Прожить с Покровским жизнь — испытание, а не награда. Порядочной и скромной женщине проще создать семью с рядовым непьющим негулящим инженером, пусть и небогатым — лишь бы в его словах и поступках ежедневно читалось чувство к жене и неравнодушие к детям. Остальное — несущественно. Покровского же приходится делить — первую половину жизни с безликим монолитом армии, вторую — с рассыпанным множеством людей.

— Вы ведь перескажете мужу все мои изречения, — заметил Саранцев тоном в равной мере шуточным и серьёзным, — вот и держу себя в рамках.

— Разумеется, перескажу. А вы как хотели? Муж и жена — одна сатана. Но я, кажется, временами была способна его убить.

Игорь Петрович замешкался в поисках наиболее подходящей реакции на услышанное и нелепо прикинулся туговатым на ухо, потупив очи долу и крутя в пальцах шпажку от канапе.

— Вы смущены? — ядовито поинтересовалась Елена Фёдоровна.

— Простите, не расслышал. Вы что-то сказали?

— Сказала. Я хотела убить своего мужа.

— За что?

А как ещё можно отреагировать на подобное заявление? Наверное, многие жёны в какой-то момент хотели смерти своего благоверного, но рассказывать о своих желаниях малознакомым людям не следует. Это же все знают! Мало ли, какие преступные мысли посещают человека в течение жизни. Если каждый примется о них рассказывать, человечество навечно погрязнет в выяснении отношении и самоистребится из желания отдельных людей обрести защиту.

— Он отправил Петьку в Чечню, а ведь вполне мог за него похлопотать.

— Что значит «отправил»? Он ведь не президент, и даже военный.

— Зато у него куча знакомых генералов, даже в Министерстве обороны. Я стерпела, когда он отправил в армию по призыву Кольку, хотя тоже боялась. Но Петьку он отправил прямо на войну! Сам же замутил ему голову своим славным боевым прошлым и отправил под пули!

— У меня дочь, — глупо заметил Саранцев.

— Да, вам повезло. Дочери не оставляют матерей, даже выйдя замуж, а сыновья бросают их, даже не женившись.

— Женщины не всегда понимают мужчин.

— Это мужчины в принципе не способны понять женщин.

— Я имею в виду — для женщин семья важнее всего, а мужчины мыслят высокими абстрактными категориями.

— Да, конечно. Честь, доблесть, присяга, страна, долг. И приносят в жертву абстракциям собственных детей.

Саранцев в армии не служил, и доказывать матери необходимость рисковать жизнью её сыновей не собирался из опасения оказаться в глупом положении. Какое ей дело даже до таких земных материй, как политическая целесообразность! Армейская служба, разумеется, способствовала авторитету Покровского, хотя, думается, генерал, соглашаясь на военную экспедицию сына, думал об ином.

— В разговаривали с ними об этом? — спросил Саранцев, движимый простым любопытством, а не иезуитскими особенностями психики.

— Можно и так сказать, — призналась Елена Фёдоровна, отводя взгляд.

Саранцев приблизительно представил себе сцену разговора, опираясь на прочитанные книги и виденные фильмы, поскольку отсутствие личного опыта лишало его другого материала для подпитки фантазии.

— Они мне, как дважды два, доказали преимущество офицерского долга перед всеми мелочными соображениями.

— Доказали или доказывали?

— Кто их знает, я плохо помню эту безобразную сцену.

— Ну, хотя бы приблизительно. Основные аргументы не припомните?

— Зачем вы спрашиваете, Игорь Петрович? Мне тяжело об этом говорить.

Саранцев не мог открыть своё желание лучше узнать шефа и пустился в излишне подробные рассуждения об интересе к психологии войны и гражданских обязанностей, совсем уже собрался наврать о своей якобы книге на близкие темы государственного строительства, но всё же не решился. Проблема же гражданского долга его действительно занимала, не только в военном разрезе, но и в более широком смысле. Равнодушие и легкомыслие, с которым средний гражданин относится, например, к тем же выборам разного уровня, и всеобщее неверие в возможность перемен через институты представительной демократии содержат в себе некий фундаментальный изъян государственного устройства, способный в определённой ситуации способствовать гибели самого государства. В этом контексте военная служба стоит особняком, ибо требует известного самоотречения и смертельного риска, но не даёт взамен вознаграждения, ни морального, ни материального.

— Хотите сказать, на моих безумных родственниках зиждется страна, и я должна ими гордиться?

— Если хотите, да. Офицер не должен бояться войны, разве нет?

— Наверное, не должен. Но почему мой сын должен идти на войну, если можно тихо служить в дальнем гарнизоне? Он-то сам мальчишка, ему простительно, но почему отец его поддерживает? Ему-то родной сын должен быть дороже любых идей, разве нет?

— В такой постановке вопроса ответить на него сложно, — смутился Саранцев. — Я бы сказал, невозможно. То есть, ответить легко — конечно, да. Только затем встаёт лес других вопросов, и самым первым следующий: выстоит ли в такой парадигме государство? Если вы правы, следует распустить армию и не сопротивляться никаким захватчикам, никаким сепаратистам, желающим страну уничтожить, разорвать на части или оторвать от неё кусок. Я бы предложил вам другую парадигму: армию следует иметь настолько сильную, чтобы в целом свете не нашлось желающих воевать с ней.