Юй Хуа - Жить

Капитан велел нам ставить пушку — я подумал: вот и война. Когда его спросили, где мы сейчас, он ответил:

— Вот ты меня спрашиваешь, а мне кого спросить?

Через пару дней стали прибывать новые солдаты в нашей форме, все больше и больше. Некоторые занимали позиции прямо рядом с нами. Еще через пару дней капитан сказал:

— Нас окружили.

Не только нас, а больше сотни тысяч солдат Национальной армии окружили на клочке в двадцать ли. Вся земля была желтая от армейской формы, будто народ собрался на храмовую ярмарку. Так мы и не постреляли.

Цюань приободрился. Он сидел на насыпи у окопа, курил, матерился и здоровался с проходящими солдатами. Он прошагал весь Китай с юга на север, послужил в семи отрядах и знал очень многих. Я то и дело слышал: этого видели два дня назад, того убило. Цюань довольно сказал нам с Чуньшэном:

— Вот видите, никто не убежал.

Сначала нас только окружили, коммунисты не стреляли, и мы не очень боялись. Наш капитан говорил, что председатель Чан Кайши пришлет танки и нас освободят. Стрельба приближалась, а мы только бездельничали.

Один старый солдат спросил капитана, не пострелять ли и нам из пушки, не пособить ли товарищам. Капитан сердито спросил:

— Куда стрелять? — и продолжил играть в мацзян.

Он был прав: если бы мы попали в наших солдат на передовой, они бы нас расстреляли. Капитан велел нам заниматься чем угодно в окопах, только не стрелять.

Боеприпасы и кормежку нам скинули с самолетов. Когда они прилетели, все бросились за мешками с рисом, а ящики со снарядами никого не волновали. Двое несли мешок с рисом, остальные с винтовками их охраняли, и так все разошлись по своим окопам. Очень скоро народ вышел за дровами. Рубили последние деревья, разбирали хижины — треск почти заглушал пальбу. К полудню исчезли и дома, деревья. Кругом бегали солдаты — кто с поленом, кто с бревном, кто с доской, кто с табуреткой. Из окопов поднимался дымок.

Потом с дровами стало сложнее, люди косили штыками солому. Было похоже на сбор урожая. Одни выкорчевывали пни. Другие раскапывали могилы, растаскивали гробы на дрова, а кости просто вываливали на землю. Мертвые никого не пугали. Если кто-то просыпался среди ночи в обнимку с трупом, он поворачивался и спокойно спал дальше. Вот только лежать было колко — повсюду валялись пули. Постепенно дров становилось все меньше, а риса все больше. Мы втроем притащили несколько мешков риса и стали спать на них как на матрасах — теперь пули нам не мешали.

Дрова совсем кончились, а председатель Чан Кайши нас так и не спас. С самолетов начали сбрасывать галеты. Солдаты бросались на них как звери, получалась куча мала. Мне это еще напоминало многослойные подошвы для тапок, которые делала матушка. Цюань сказал:

— Будем ходить за галетами порознь.

Так можно было набрать побольше. Мы вылезали из окопов и шли каждый в свою сторону. Иногда до нас долетали шальные снаряды. Однажды рядом со мной упал человек. Я думал, от голода. Пригляделся — а ему полголовы снесло. Я сам чуть не упал со страху.

Собирать галеты было сложнее, чем рис.

Вроде бы каждый день убивало много людей, но как только показывались самолеты, голая земля словно покрывалась травой — желто-зеленые солдаты вылезали из окопов. Галеты высыпались из пачек еще в воздухе. Часто люди сталкивались лбами и падали контуженые. После похода за галетами я чувствовал себя так, будто меня подвесили за подмышки и долго били ремнем. Я добыл всего несколько штук. У старины Цюаня урожай тоже был небогатый, и тоже все лицо в синяках. Он сложил наши галеты в кучу и сказал: съедим вместе с Чуньшэном. Мы высунули головы из траншеи и стали его высматривать. Наконец он явился без единой царапины с целой кучей галош и гордо спросил:

— Ну как?

— Ты их есть собираешься?

— Нет, костер разводить!

Тут мы поняли, что Чуньшэн самый умный. Теперь вместо галет мы ходили за галошами и варили на них рис.

Мы подходили к куче дерущихся за галеты и стягивали с них галоши. Одни не возникали, другие лягались. Таких мы несколько раз ударяли каской по ногам, и они замирали. Варили рис, смотрели, как они скачут босиком по холоду, и потешались.

Теперь стреляли без перерыву и днем, и ночью. Мы привыкли, Чуньшэн со временем тоже перестал бояться. Передовая приближалась, а нам казалось, что она все еще далеко. Пушки наши заржавели, так мы ни разу из них и не стрельнули.

Хуже всего то, что ночи становилось все морознее. Мы то и дело просыпались от холода. Снаряды летали прямо над головами. Чуньшэн как-то высунулся из окопа и заорал на разбудившую его пушку:

— Тише вы там, совсем спать не даете!

Я затащил его обратно, чтобы не подстрелили.

Теперь мы старались вылезать из траншеи, только когда надо было идти на поиски продовольствия. Линия фронта становилась все ближе. Каждый день с передовой приносили тысячи раненых без рук, без ног. Их вываливали с носилок на счет «раз-два-три» прямо на землю. Постепенно тела покрыли весь клочок земли, который еще остался за нашими войсками. Однажды под вечер наступило затишье, и мы услышали стоны: не то плач, не то смех, не то вой. В жизни не слышал таких страшных звуков.

Потом пошел снег. Мы его не видели в темноте. Только чувствовали, как на нас падают холодные снежинки, медленно тают, но сверху падают все новые и новые, и нас покрывает снег. Очень хотелось есть — самолеты почти не прилетали. Было ясно, что председатель Чан Кайши нас не спасет.

Чуньшэн спросил меня:

— Фугуй, ты спишь?

— Нет.

Он толкнул Цюаня, тот не шевельнулся.

— Отвоевался, — всхлипнул Чуньшэн.

У меня тоже защипало в носу.

— Не разводите нюни! — Цюань повернулся на другой бок и потянулся. — Я себе в каждом бою говорил: «Меня пуля не возьмет», — и вот смотрите, живой остался.

Мы замолчали. Каждый стал думать о своем. Я вспомнил дом, Фэнся с Юцином на руках, матушку и Цзячжэнь. И вдруг мне показалось, что сердце перестало качать кровь и мне будто зажали нос и рот.

К полуночи почти все раненые замолчали, только несколько голосов словно перекликались. А потом остался только один голос в тишине, будто не стонет, а песенку поет. Я заплакал, снег на лице растаял и затек за воротник.

На рассвете мы увидали, что все раненые умерли. Они лежали вповалку друг на друге, а сверху их укрыла пороша.

Цюань долго смотрел, потом вылез из траншеи и стал бродить среди них, вертеть, оттирать лица снегом. Мы его окликали, но он не обращал внимания. Наконец подошел к нам, вытянул четыре пальца и объяснил:

— Знаю четверых.

Вдруг он вытаращил глаза и опустился на колени. Я сначала не понял, что к чему, а потом вылез к нему и увидел, что у него из хребта хлещет кровь. Я закричал, затащил его в траншею, заткнул рану рукой, но кровь сочилась между пальцами. Он прикрыл глаза и спросил: