Юй Хуа - Жить

Его пустили в расход в соседней деревне, после обеда. Заранее вырыли яму. Сошелся народ из окрестных мест. Я тоже пошел посмотреть. Притащили Лун Эра. Перекинули веревку через шею и связали сзади руки. Он прошел мимо меня, тяжело дыша, и не заметил. Но вдруг через силу повернулся и крикнул сквозь всхлипы:

— Фугуй, я за тебя умираю!

Я испугался, протиснулся между людьми и отбежал подальше. Тут раздался выстрел, потом еще и еще, всего пять раз. По дороге домой я спросил односельчанина:

— Сколько человек расстреляли?

— Только Лун Эра.

Даже если у него было пять жизней, все равно ни одной ни осталось.

Я подумал: а ведь правда, не будь мы с батюшкой мотами, сегодня, чего доброго, расстреляли бы меня вместо Лун Эра. И с войны я вернулся целый. Значит, мы предков в правильном месте хоронили, и они нам помогают.

Когда я вернулся домой, Цзячжэнь шила тапки. Она взглянула на мое лицо и спросила, не заболел ли я. Я рассказал ей, о чем думаю. Она тоже побледнела. А потом я успокоился и говорю ей:

— Все судьба. У нас будет по пословице: «Кого смерть не взяла, тому повезет».

Цзячжэнь перекусила нитку и ответила:

— Мне везения не нужно. Лишь бы я каждый год шила тебе новую обувку.

Вдруг заметно стало, как она постарела. Я понял: она просит, чтобы мы больше не разлучались. И правда, когда семья вместе, можно и без везения обойтись.

Фугуй замолчал. Пока мы говорили, тень передвинулась, и мы оказались на солнцепеке. Фугуй, кряхтя, поднялся, потер свои колени и сказал:

— У меня с каждым годом везде все тверже, только в одном месте все мягче.

Я невольно рассмеялся и посмотрел на его свисающую мотню, к которой прилипло несколько травинок. Он тоже захихикал, довольный, что я понял его шутку. Потом повернул голову к буйволу и позвал:

— Фугуй!

Буйвол уже вышел из воды и щипал травку возле пруда, раздвигая спиной ивовые ветви. Старик позвал опять:

— Фугуй!

Буйвол забрался в воду задом, просунул голову между веток и смотрел на нас оттуда большими добрыми глазами. Хозяин сказал ему:

— Цзячжэнь и остальные давно работают, и тебе хватит прохлаждаться. Я знаю, ты не наелся, но кто ж тебя заставлял так долго сидеть в воде?

Потом повернулся ко мне:

— Нам, старикам, перед едой надо отдохнуть.

Он отвел буйвола в поле и запряг его в плуг. Я лежал под деревом на рюкзаке и лениво обмахивался соломенной шляпой. Отвисшая кожа на животе буйвола болталась бурдюком, совсем как мотня у Фугуя. В тот день я сидел под деревом до самого заката и слушал его рассказ.

Жили мы трудно, но спокойно. Дети росли, я старел. Я этого не замечал, Цзячжэнь тоже, только сил становилось все меньше. Но однажды я понес в город овощи на продажу и у бывшей шелковой лавки встретил знакомого. Он сказал мне:

— Фугуй, а ты поседел!

Мы не виделись всего полгода.

Я пришел домой и уставился на Цзячжэнь. Она смутилась, оглядела себя с ног до головы, посмотрела, нет ли чего у нее за спиной, и спросила:

— Ты что?

Я засмеялся:

— Ты тоже поседела!

Фэнся исполнилось семнадцать лет, она стала совсем барышня. Если бы она не была глухонемой, к нам слали бы сватов. Деревенские говорили, что она красивая, похожа на Цзячжэнь в молодости.

Юцину было двенадцать, он ходил в городскую начальную школу. Мы с Цзячжэнь долго думали, посылать ли его в школу — не было денег; Фэнся тогда было лет двенадцать. Хотя она помогала мне в поле, а матери по дому, все же мы должны были ее кормить. Вот я и предложил Цзячжэнь отдать ее в другую семью, а на скопленные деньги учить Юцина. Фэнся хотя и не слышала, а все понимала, смотрела на нас, когда мы о ней говорили. Мы ее жалели и всё откладывали это дело. Наконец пришло Юцину время учиться. Я попросил соседей узнать, не нужна ли кому девочка двенадцати лет на воспитание. Цзячжэнь я сказал:

— Если найдем хорошую семью, Фэнся там будет лучше, чем у нас.

Цзячжэнь кивает, а сама плачет. Мать есть мать. А ей объясняю:

— Фэнся на роду написано мучиться, тут уж ничего не поделаешь. А Юцину надо учиться, выйти в люди. Пусть хоть один из детей не бедствует.

Вернулись из поездки соседи и сказали, что Фэнся старовата. Если бы ей было раза в два меньше, желающие нашлись бы. Мы и надеяться перестали, но через месяц от двух семей пришло известие, что они хотят взглянуть на девочку. Одни хотели ее удочерить, другие — чтобы она ухаживала за двумя стариками. Мы с Цзячжэнь решили отдать ее бездетной паре — думали, что они будут лучше к ней относиться. Сначала Фэнся им приглянулась, но как только они узнали, что она глухонемая, сразу отказались. Муж сказал:

— Она, конечно, пригожая, но…

Не договорил и чинно удалился.

Пришлось нам отдать ее во вторую семью.

Тех не волновало, умеет она говорить или нет, главное, чтобы была работящая.

В день, когда Фэнся должны были забрать, я взвалил на плечо мотыгу и собрался в поле. Дочка тут же схватила серп и корзину и пошла за мной. Мы так работали уже несколько лет — я пахал, она рядом срезала траву. Когда я увидел, что она увязалась за мной, то толкнул ее, чтобы шла домой. Она на меня вытаращилась. Тогда я положил мотыгу, завел Фэнся в комнату, вынул у нее из рук серп и корзину и швырнул их в угол. Она все еще на меня глазела.

Цзячжэнь надела на нее темно-красную одежду, перешитую из маньчжурского платья, и стала застегивать пуговицы. Фэнся опустила голову и заплакала. Слезы капали ей на ноги.

Я сказал:

— Пойду в поле. Когда за ней придут, ты ее сразу и отдавай, ко мне не ходите.

В поле я принялся махать мотыгой, но никак не работалось. А как подумал, что больше не увижу, как Фэнся рядом со мной режет траву, у меня и вовсе не стало силы.

Тут я увидел, как вдоль поля идет старик лет шестидесяти и ведет за руку Фэнся. Она плачет, прямо вся трясется от рыданий, а звука нет. И все время рукой смахивает слезы — чтобы не мешали меня видеть. Старик улыбнулся и говорит:

— Не волнуйся, я ее не обижу.

И потянул ее прочь. Она идет за ним и все поворачивается так, чтобы меня видеть.

Потом они ушли далеко, и я уже не мог разглядеть ни ее глаз, ни руки, которой она смахивала слезы. Я не выдержал и сам расплакался. Пришла Цзячжэнь, я ее укоряю:

— Я же просил ко мне ее не присылать.

— Я не присылала, она сама захотела с тобой попрощаться.

Когда Фэнся уводили, Юцин смотрел ей вслед как потерянный, потом взглянул на меня, но подойти не решился. Он меня боялся — ведь я его ударил, еще когда он был в животе у Цзячжэнь.

За обедом он только немного поклевал, а потом положил палочки и спрашивает:

— А где сестра?

Цзячжэнь опустила голову и говорит:

— Ешь!

— Когда вернется сестра?

У меня на душе было муторно, я хлопнул по столу и заорал:

— Фэнся не вернется!