Владимир Некляев - Лабух

Но ведь Ли — Ли сказала: «Она с Максимом спит…»

— Я привела к тебе Зою, Роман, — села мне на колени Ли — Ли. — Только… — она взглянула на мать, как на подругу, которая ей разонравилась. — Только не уверена… теперь не уверена, что хочу этого.

— Ну… — нукнул я, я так и умру с этими нуками, которых у Крабича набрался так, что не отучиться, а Крабич услыхал, как я нукаю, и сам нукать перестал. — Что ты сказала?

Ли — Ли отпрянула.

— Не выделывайся, Роман! Когда меня Камила привела, ты сразу все понял!..

Она смотрела обиженно, и до меня стало доходить… До меня стало доходить, а она еще и обижается!.. Я для них кто: бык племенной? Или осеменитель, как у них там?

— Я вам кто: бык семенной?..

Меня открыто, внаглую пользовали, бабы пользовали, и во мне проснулось мужское достоинство, которое, впрочем, если посмотреть на то, какие бабы меня пользовали, могло бы и подремать.

— Ли — Ли! — прикрикнула, наконец, Зоя Павловна на Ли — Ли, как мать на дочь. — Ты что себе позволяешь!..

Только что, пять минут тому, облизывая палец и косясь на меня, она тайком и позволяла себе как раз то, о чем теперь откровенно сказала Ли — Ли. И я успел сообразить это быстрее, чем успел заскандалить.

Из–за чего скандалить?.. Из–за того, чего сам хотел?.. Только тайком, как и Зоя… Но ведь они сговорились, сговорились! Мало ли чего я сам хотел!..

— Есть какие–то пределы, Ли — Ли, — сказал я, не видя никаких пределов, но постановив, что они есть. Без них и сам я был беспредельным, самому себе в беспредельности не принадлежащим — будут сикухи всякие со мной, что напридумают, то и выделывать. «Не выделывайся, Роман!..»

— Я пойду, — встала из–за стола Зоя Павловна. — Мне есть где ночевать… Простите, Роман Константинович, за Ли — Ли.

— За Ли — Ли?.. — вскинулась Ли — Ли. — Сядь, мама!

Зоя Павловна не села, упала на стул, словно под колени ее подбили. Не ждала, наверное, что Ли — Ли ее мамой назовет. Подзабыла, что она мама.

— Ты за меня перед Романом извиняешься?.. А за себя передо мной?..

— Извини, Ли — Ли, — спокойно сказала Зоя Павловна, которая хоть и подкосилась в коленях, но больше не подкосилась ни в чем: мать и дочь стоили одна другой. — Только за что?.. Я не учила тебе раздеваться при свете.

— Ну, конечно! Ты манерам меня учила! А отец философии! Деянью без действий! Только как без действий трахаться?..

Крутая девочка моя Ли — Ли…

Зоя Павловна ничего ей не ответила, у меня спросила:

— Вы курите, Роман?

Я привстал, чтобы сходить за сигаретами, они были у меня в комнате, я покупал их для гостей — Ли — Ли рванула за рукав и осадила.

— Да не курит Зоя!.. Зоя десять лет таблетки пьет, чтобы умертвлять в себе женское! Чтобы ни–че–го не хотеть! Пустыню в себе носить, но не изменить!.. Потому что вбила себе в голову, втемяшила, будто у мужа из–за нее не стоит! Что она в этом виновата, и знаешь, почему?.. Ты послушай: потому что она не наполняла его энергией! Не додавала гормонов и не излучала каких–то импульсов, полей!.. А она не была, не чувствовала себя с ним женщиной! Как я до тебя не была и не чувствовала… Зоя ни разу за жизнь не кончила — посмотри на нее!.. И считает, что из–за этого, из–за нее муж стал импотентом!.. Не она из–за него импотентка, а он из–за нее импотент!..

Не приходилось мне слышать, чтобы о женщине говорили: импотентка. Есть другие слова, но дочь для матери выбрала это. Мужское.

У Зои Павловны задрожали губы.

— Ли — Ли…

— Прости, — пожалела ее Ли — Ли, не очень–то жалея. — И ты заявляешь, что не знаешь, в чем могла бы передо мной извиниться?.. Да в том, что ты, такая героиня… — Зоя сжалась вся во всех своих формах, словно ожидая удара, глядя на Ли — Ли умоляюще, но Ли — Ли не остановилась, лишь продохнула паузу и не остановилась… — и из–за этого, Роман, я должна была год за годом жить с отцом, у которого из физической проблемы возникла психическая. Он решил, что я, его дочь — его женщина. Та, которая его излечит. Приплел сюда философию — и представь, что началось!..

— Остановись, Ли — Ли, — попросила Зоя Павловна. — Хватит, прошу тебя… Прости.

Ли — Ли, наконец, по–настоящему над ней сжалилась.

— Хорошо, я кофе поставлю… — и перебросилась, не остыв, на меня. — А ты чего сидишь?.. Помоги как–нибудь!

Зое нужно было как–то помочь, хоть я видел, что она не желала уже никакой помощи. Ни от Ли — Ли, ни от меня. Настроенная Ли — Ли, она шла сюда, готовая оголить тело, но не более того. Обнажать душу эта женщина, как и кончать, не умела.

Но откуда в ней столько желания, если она не умеет?.. Она могла обмануть меня взглядом, искрами в нем, игрой с Ли — Ли, но обмануть меня желанием она не могла. Если все же провела, тогда она гениальная актриса. Или гениальная женщина… Да, такое может быть: гениальная женщина, сама о том не подозревающая. Что–то заслоняет ее от себя самой, что–то застит… Что?..

Мне показалось, что я близок к тому, чтобы понять, догадаться… Она и не обнажается, и не кончает, потому что в заслоненной, скрытой глубине своей и одно, и другое считает непристойным. Она свыклась с пристойным, как свыкаются с чем–то раз и навсегда данным, и принуждает себя во всем, везде и всегда находиться в его рамках — ни в коем случае не за… В разговоре — рассуждая о философии, в сексе — ровно лежа на спине. Только так. Если же так не получается, тогда самое пристойное — подавить искушение. И она травится таблетками… Но сколько можно травить живое, налитое, сочное, в чем блуждает неподвластное, жадно желаемое, что и собственная дочь уже изведала?.. И она решает: все, хватит, — и, чтобы сохранить пристойность, уходит от мужа. Маленькими шажками к тому, на что она решилась, с ее привычками не дойти, они ее остановят. Тут нужно отважиться на прыжок, на полет, зажмуриться — и в бездну. Чтоб не было пути назад… Ей, чтобы обнажиться, чтоб кончить, надо в щепки разнести все рамки, сменить пристойную позу на самую развратную, переметнуться из пристойности в граничную, невообразимую, фантасмагорическую непристойность… А что может быть невообразимее непристойней, чем лечь под любовника дочери, да еще рядом, а, может, и вместе с ней?.. Вот зачем она сюда пришла, вот во что с порога стала со мной играть. Поэтому не удивительно, что я ощутил это, как желание; это, может быть, даже что–то большее, чем оно.

— Роман, дайте мне закурить, — требовательно, вновь собирая в себе решимость, сказала Зоя, и Ли — Ли на этот раз не заперечила. Я принес сигареты, наклонился к Зое с зажигалкой, и пока она неумело, вытягивая в трубочку губы, прикуривала, попробовал представить, что же будет, когда найдемся мы один в одном, когда обнажатся в этой женщине все ее желания, таимые всю жизнь, — и меня колотнуло, словно током ударило… Я не ошибся, это моя женщина.