Владимир Некляев - Лабух

Я сказал, что от излишней культуры и деликатности. Доктор этот при первом обходе попробовал выставить меня из урологии. «Идите, куда хотите, вы не мой больной!..» Я сходил туда, куда захотел, к главному врачу, у которого мы были вчера вместе с Шигуцким — и теперь мог лежать хоть во всей больнице сразу. «Дней пять мы вас полечим, — заботился палатный доктор. — Все же лучше под нашим присмотром…»

Зиночка сбегала–таки в нейрохирургию и вернулась с тем, что я знал уже от главврача: Ростик пока без памяти.

Ли — Ли залетела с самого утра — порывистая, взбаламученная… Увидела, что я живой — и ходу: «У нас там такое творится!..» Не сказала, где и что, а мне не до того было, чтобы расспрашивать. Я заметил только, что Ли — Ли вела себя так, словно мне приснилось все вчерашнее вместе со сном про близняшек. То есть, будто и не Зои, и не шампанского на красной скатерти, и ничего не было…

Когда она вернулась под вечер, я рассказал ей этот навязчивый сон, от которого не мог избавиться — он словно сросся со мной. Я не верил в пророческие сны — да и что тут могло быть пророческого? — но сон меня дергал. Как оказалось, не зря. Покусывая губы, Ли — Ли сказала: «Похоже на то, что я беременна. — Подождала моей — никакой — реакции и добавила: — Необязательно от тебя. — И совсем уж безо всякой связи закончила: — Игоря Львовича убили».

Я молчал, так как не мог выбрать, на что, из сказанного ею, отвечать, а Ли — Ли, подумав о чем–то своем, засобиралась: «Это все». С этим она и пошла, оставив мне апельсин. От отца — лимон, от дочки — апельсин.

Только тогда, когда Ли — Ли ушла, я вдруг не понял: как это взяла да ушла?.. Через каждые полчаса звонил домой — трубку телефонную никто не поднимал. Максиму Аркадьевичу звонить я не стал.

У телефона меня нашла Зиночка и повела на укол. «Зиночка, — спросил я, укладываясь, — мы будем сегодня целоваться?..» «Угу!.. — нарочно больно, потому что видела меня с Ли — Ли, уколола Зиночка. — Мягким местом об мягкое место — и кто дальше отскочит». Грубоватость шла ей, как стрекозе прицеп. Парнишка, Алик, которого положили в больницу с обострением хронического нефрита, опять запылал. Он все время то белел, то алел, в зависимости от того, на каком расстоянии от него находилась Зиночка.

Про Алика я думал: что же с ним будет, когда расстояния между ним и Зиночкой вдруг не станет. Совсем не станет, больше чем не станет…

Куда как серьезнее думал я про Адама Захаровича — мужика на койке рядом с окном. Тот, несуразный, как мне показалось, аппарат, подключенным к которому лежал Адам Захарович, был искусственной почкой. Адам Захарович жил на ней и ждал донора.

Я попробовал представить себя на месте Адама Захаровича… Живет где–то какой–то человек, и я не знаю, кто он, и он про меня знать не знает, а я про него думаю и думаю, жду и жду, когда его трамвай по шее переедет, и между его и моими почками не станет расстояния…

Адам Захарович моими мыслями не думал.

— Его и без меня трамвай переедет, — напрямик сказал он, когда я приблизительными словами в косвенных падежах на что–то такое намекнул. — Вы лягте на мое место, а я на вашем про вас подумаю.

Лечь на его место я и в мыслях не мог.

Теоретически, если Ростик помрет, Адаму Захаровичу могут достаться его почки. То, что я могу помереть, и Адаму Захаровичу достанутся мои почки, даже теоретически исключалось. Я вообще не собирался умирать. Практически никогда.

Игоря Львовича убили… Только вряд ли почки Игоря Львовича, перегнавшие столько водки, могут стать донорскими, с ними его и зароют…

Дальше этого в убийстве Игоря Львовича я не двигался — тут была какая–то опасность.

Опасность была во многом… Если не во всем.

Сон кошмарный приснился. Неизвестно, что он значит…

Ростик без памяти. Неизвестно, выживет ли.

Ли — Ли беременная. Неизвестно, от меня ли.

Неизвестно еще, беременная ли…

Игоря Львовича убили. Неизвестно кто…

Кто и за что мог убить Игоря Львовича?.. Сына бывшей актрисы, пьяницу?.. И почему я чувствую в этом опасность?..

— Здесь не почки, здесь души у людей вырезают, — поясняет мне Адам Захарович, в каком ужасном времени и рядом с каким зверьем мы живем. — Думаете, мне здоровые, молодые почки достанутся? Хрена! Везде блат да взятки! Молодые и здоровые налево пойдут, а мне пришпандорят старикашкины, лишь бы с рук сбыть!..

Алик поднимается и, зардевшись, хоть и нет рядом Зиночки, выходит из палаты.

— Адам Захарович, — говорю я. — Вы думайте, прежде чем сказать…

— Думайте, думайте… — бурчит Адам Захарович. — Раньше бы думали, такая страна была…

— При чем тут страна?

— При том… Забыли, какая страна была?.. Все всё имели, при коммунизме жили и не замечали! Здоровые, сытые!.. Ошаурки…

Адам Захарович — злобный дядька, злой на всё и всех, а больше всего на нынешнее время; злой настолько, что забыл, помнить не хочет, что одну почку ему вырезали еще в советские времена, когда все были сытые и здоровые. Был он тогда каким–то районным начальником, то ли партийным, то ли хозяйственным, а, скорее всего, как оно тогда водилось, и тем, и другим.

У него есть сын, живущий в Канаде, женившийся там, и Адам Захарович, когда плоховато стало со второй почкой, поехал к нему… Подлечился немного, но за трансплантацию сын платить отказался. Почему–то из этого, как главное, выходило для Адама Захаровича то, что сам он не имел на операцию денег, а значит, в отличие от нынешних ошаурков–начальников, никогда и ничего не воровал.

Что ж, ошаурок Шигуцкий на самом деле мог бы купить хоть ведро тех почек…

Алик стоит в коридоре и, не зная, куда деваться, дергается. «Пошли, — предлагаю я, — прогуляемся по больнице…»

— Я трубки ему перегрызу, — грозится Алик. — Ей–богу, ночью встану и перегрызу.

Я вспоминаю про веревку, перегрызенную Максимам. Любой человек и любая собака, имеющие зубы, могут что–то перегрызть. Все дело в том, что и для чего…

Почки почками и нефрит нефритом, Адам Захарович достает Алика еще и Зиночкой. «Куда тебе, деревня, в такой городок!..» А Зиночка достает меня уколами. Не все у меня весело с романчиком, если так шпигуют.

Колет Зиночка всякий раз по–разному, и по тому, болит или не болит, можно определить, как она в данный момент ко мне относится. Взбалмошная натура, капризуля… Но это выдает в ней страсть или, во всяком случае, темперамент, поэтому я думаю о лучшем и терплю.

— К вам еще одна фифочка, — совсем уж безжалостно уколов, говорит Зиночка. — Ее внизу не пускают, поздно уже.

Если бы внизу ждала Ли — Ли, она была бы не еще одной фифочкой, а фифочкой той же… Тогда кто?.. С кем бы я сейчас поостерегся встречаться, так это с Зоей: жаль романчика. И я спрашиваю:

— Какая она из себя?