Владимир Некляев - Лабух

— Ли — Ли — это самопожертвование, — поднялась с бокалом и патетично, как и тогда, когда втроем мы с Ли — Ли сидели, когда я последний раз видел Ли — Ли — и по щекам ей бумагами! — произнесла Лидия Павловна. — Высокое самопожертвование, понимаете?.. Она всех готова спасать, себя не щадя, я не встречала человека более жертвенного, чем Ли — Ли. И более свободного духом…

Все последние дни я пытался разобраться, что же у меня с Ли — Ли случилось, у Лидии Павловны спрашивал, и Лидия Павловна сказала, что Ли — Ли — это новая мораль. Не новая модель морали, вроде новой модели машины, а новая мораль совершенно иного качества, такого, до которого мне далеко. Не только мне, но и всем, поэтому появление Ли — Ли в наше время — для Ли — Ли трагично. И пока я не пойму этого, до тех пор ни в чем не разберусь.

Я пробую понять, но думаю, что, как в наше время говорят, Лидия Павловна просто запала на Ли — Ли. Потому что в чем–то Ли — Ли такая, какой Лидии Павловне когда–то самой быть хотелось.

А Зиночка и слышать про Ли — Ли не желала:

— Можно мне искупаться?

Лидия Павловна попыталась ее остановить.

— Ты посмотри, что на дне… Ли — Ли бы проплыла, а ты поранишься.

Не остановила, только подначила… Ни к чему ей Зиночка, потому что за нее Алик держится и не усыновляется, а Лидия Павловна Алика полюбила.

Хочет спасти…

Зиночка сбросила неизменные свои черную юбочку и красный свитерок — надо бы Стефе денег дать, чтобы одежды ей прикупила… Стала в купальнике, показалась — такая куколка, такая куколка… Но не Ли — Ли.

Никто не Ли — Ли.

Куколка ступила на край бассейна, нырнула в него, поплыла и наткнулась на проволоку. Изнутри вспоров бедро от колена до самого лобка.

Алик вскочил: «Вы ведьма, Лидия Павловна!..» И Лидия Павловна, отпив вина, сказала отрешенно: «Я старая ведьма, Алик».

Таня прибежала с бинтом и йодом, Зиночка попросила: «Перевяжите вы, Роман Константинович. Я же вас перевязывала…»

Она не перевязывала меня, а колола, да какая разница… Алик взбесился и бросился за ворота, ногой саданув возле них добитый Амедов пикапчик.

— Давайте догоним!.. — занервничала Лидия Павловна. — Чтоб не выкинул чего…

Амед покачал головой и пошел к пикапчику:

— Который фикус грузить?

Лидия Павловна выбрала свой.

Дартаньян запрыгнул в кузов под фикус, торчащий наружу больше, чем тогда, когда его сюда везли, вырос — разве фикусы растут так быстро?.. Лидия Павловна едва сумела Дартаньяна, так он упирался, в кабину перетащить — и они поехали.

Зиночка капризничала:

— Щиплет! И я крови боюсь…

— Какая ж ты медсестра?..

— Ее положить нужно, удобнее будет, — помогала мне Таня, и мы подняли Зиночку на мансарду, положили на кровать, в которой ночевал я с Ли — Ли без Ли — Ли. Лишь однажды мы так ночевали, чтобы вместе — и не друг с другом: так не могло быть, но было.

Зиночка поцарапалась, как я в пионерском лагере… Разве что яйчики не поранила.

Там, тогда, давно и далеко сидел я с голыми яйчиками на белой тумбочке, а фея Татьяна Савельевна в белом халате хлопотала передо мной на табурете — и сверху в вырезе халата видна была за сугробами грудей коричнево–курчавая щеточка на самом краешке табурета…

— Без Ли — Ли у вас никого уже, кроме меня, нет. Никого… — лежа на месте Ли — Ли, тихо, почти шепотом сказала Зиночка, а Таня засобиралась: «Вода у меня на огне, вы тут справитесь…» — но не уходила, ждала, что я скажу, и Зиночка смотрела, ожидая, и всхлипнула, будто ей было больно, когда я Тане йод отдал: «У тебя лучше получится, я пойду огонь потушу».

В доме действительно кипела вода на плите, Таня что–то варить собиралась, но вода могла кипеть еще долго, а в окно по другую сторону дома я увидел, как за разбитым парником прячется Алик и смотрит на мансарду…

Возле окна большущий фотоснимок висел: Амед, Таня, их дети и еще куча татар — все улыбчиво–счастливые.

Я отлил кипятка, приготовил и выпил кофе. Вышел, когда Таня и Зиночка уже спустились в беседку, где Таня закурила.

— Ты разве куришь?

— Закуришь тут… Я тоже крови боюсь.

Зиночка, чувствуя себя неловко перед Таней, которая что–то такое про нее на мансарде подумала, на меня обиделась:

— Ну и что бы случилось, если бы вы остались?..

Если бы так, как Зиночка, поранилась Ли — Ли, я бы подумал, что она это сделала намеренно — и Ли — Ли могла так сделать… Но Зиночке про яйчики, покрашенные йодом, про фею Татьяну Савельевну я не рассказывал. Я даже не говорил ей, что здесь есть бассейн, а вот она все предугадала — и приехала в купальнике, чтобы мне показаться и для меня поцарапаться…

Чтоб я пофейничал…

… чтобы поднялся с Зиночкой на мансарду, где ночь провел с Ли — Ли без Ли — Ли, красил йодом выше и выше, ближе и ближе к лобку ее пораненную, кругленькую с кругленьким коленцем, ножку, трогая все чаще, прорельефленные тугим купальником, подлобковые бугорки, губки… и дотрагиваясь вот здесь, где притаился еще спящий вулканчик… от чего Зиночка, как и сам я некогда от прикосновений феи, вздрагивала… и выгибалась в талии, приподнимая попку, а я в сторону, к другой ножке оттягивал узенький перешеек купальника, оставив йод, слизывая кровинки и думая: Боже, как же все, кроме самой любви, похоже, во всем одно и то же в жизни — короткой ли, длинной ли, но настолько сжатой от царапины к царапине, будто больше в ней и не было ничего. Но Зиночка про это не знает, и все происходит только с ней, только в ней… да, уже в ней… больно?.. нет… я с самим собой справиться в себе не могу, когда так вот нахлынет… от женщины… от девочки, которая желает быть женщиной… не больно? нет, нет… больно? нет, я хочу!.. я так хочу!.. что же, пусть так и будет, как у всех и как только у нее… только в ней… надрывается плевочка, эта внутренняя, непонятно для чего природой придуманная, тоненькая кожица, которая и не нужна совсем, от которой шаманы в племенах Центральной Африки девочек при рождении избавляют, вырезают, чтобы не было проблем, а у нас нет шаманов, потому и столько драм, столько трагедий… и Зиночка подается ко мне вся… и вдруг отталкивается, отбивается, неожиданно все из–под меня вырывается… не хочу! не хочу!.. не хочу!.. но уже случилось то, чего она желала и ради чего, сама того не зная, поцарапалась — и это всего лишь несколько лишних капелек крови…

Когда я спустился, Таня сидела в беседке и курила.

— Ты разве куришь?

— Закуришь тут… Амед вам не сказал: его посадят, если все не продадим и не заплатим, чтоб отпустили. Но никто не покупает, боятся… Как там в тюрьме?

— Так себе.

Она загасила сигарету.

— А паренек здесь был… С той стороны дома. Сейчас на самом деле убежал, девочка вскрикивала громко…

Я не слышал.

— Я бы Амеда убила…