Владимир Некляев - Лабух

— За что?

— За это, — кивнула она на мансарду. — Но говорят, что вы секс–символ…

— А что еще говорят?

Она растерялась, подернула плечами.

— Не знаю… Больше ничего.

«Ну и что бы случилось, если бы вы остались?..» Вот это, Зиночка.

Как случилось, что Ли — Ли ушла? Почему?.. Почему все они от меня уходят — к немцам, к американцам?..

Традиция.

Пусть уходят — нельзя нарушать традиций… Но, как себя не подначивай, что–то побаливает там, где у лабуха не должно быть ничего, кроме звука.

«… и когда я ночью ждала тебя, от президента вырвавшись, от грязи всей, которая налипла, едва живая, а ты пришел, гадко взревновав, и ушел, я поняла, что нет в тебе силы, воли на мою волю, и вспомнила, что уже в четыре года я тебя ненавидела. Мне легче стало между тобой и Феликсом, когда ты пришел и ушел, зная, что Феликс — из–за силы своей — в тюрьме».

Из тюрьмы меня выпустили не через два часа, а через два дня. К ночи. То все что–то решали — никак решить не могли, а тут вывели на улицу и бросили: иди, куда хочешь… Я в ночнике водки купил, сел на скамейку в скверике, где еще один железный Феликс стоял, и, с его бюстом бронзовым чокнувшись, выпил. Ибо не знал ни того, что мне самому делать, ни того, что они со мной сделают… Теперь я был им ни к чему, и со мной — одни проблемы.

От железного Феликса тенью отделился ночной прохожий…

— Проворонил я вас, — сел на скамейку Алик. — С той стороны ожидал.

Я допил из бутылки остатки.

— Откуда ты знал?..

— Ли — Ли позвонила, что вас выпустят…

— Ли — Ли в Москве.

Алик сказал:

— Так и там, думаю, есть телефоны.

Возможно, он и не пошутил…

— Что это она тебе все звонит? То отсюда, то из Москвы…

— Она не мне, — ковырял носком ботинка трещину в асфальте Алик. — У вас ключей нет — и чтобы вы не напились сразу же.

Ключей у меня не было.

— Дома во дворе подождал бы, если такой услужливый…

— Дома Лидия Павловна, даст она ночью во дворе подождать. — И Алик спросил: — Правда, что у вас теперь Зиночка жить будет?

Вот почему он пришел.

— Как это?..

— Как жила Ли — Ли.

Я попытался еще выпить, но бутылка только пусто, тоскливо свистнула.

— Тебе кто сказал такое?

— Зиночка.

— Сама?

— Сама.

— У нее есть, где жить. Есть мать… отец…

Алик забрал пустую бутылку и бросил в урну. Неудачно — бутылка разбилась, брызнуло стекло…

— Нет у нее никого, кроме меня.

Обижать Алика мне не хотелось.

— Может быть, и так… — и дальше само собой спросилось: — А что ты можешь сделать для нее? — и Алик ответил тихо, но сразу, ни на мгновение не задумавшись:

— Умереть.

Мне надо было бы услышать его — я и услышал, но не так: я вспомнил про пистолет.

Пока мной занимались тюремщики, президент отошел на задний план… Будто мною занимались не его тюремщики.

В скверике ремонтировался тротуар, и среди камней и кусков асфальта прут, сплющенный на конце, лежал, кто–то из рабочих оставил — как нарочно… Подобрав его, я почти пробежал два квартала до туалета напротив резиденции, Алик едва поспевал за мной.

— Куда вы?..

— На шухере стой!

Я огляделся вокруг: на театр, на деревья в сквере, в котором не железный Феликс, а мальчик с лебедем стоял — и ломанул замок.

Пистолет был на месте. Я проверил его, постоял над унитазом, застегнулся, дернул цепочку с оборванной ручкой — вода не зашумела.

Перекрыли. Больше тут не туалет — чтобы Снегирь не присикался.

Алик влетел:

— Идут двое!.. — Увидел пистолет — и глаза у него завинтились: — Зачем он вам?

— Застрелиться.

Быстро они… Нашли пистолет и ждали, кто за ним придет? Тогда бы обойму достали…

Принес пистолет — едва не арестовали, забрать хочу — арестовывать идут… Что ни делай в этой сральне — за все заметают.

Я взял ведро, там ведро с тряпкой стояло, сунул пистолет под тряпку и дал ведро Алику.

— За водой к фонтану пойдешь, совсем отсюда пойдешь и дома у меня спрячешь, понял?

Алик кивнул — и они вошли:

— Вы что здесь делаете?

Они в форме были, два сержанта.

— Убираем.

— Я за водой к фонтану, — звякнул дужкой ведра Алик, и я дернул цепочку: — Воду перекрыли.

— Ночью убираете?

— Днем здесь нельзя. Или вы не знаете?..

Они на меня вылупились, пропустив Алика. Видимо, я и в самом деле был похож на уборщика: пьяный, заросший, мятый, побитый…

— А замок?

— Ключи потерял.

Они кабинки осмотрели, меня обыскали… Спасибо Алику, что дома во дворе не дожидался.

— Пошли и у нас помоешь, заодно разберемся, — сказал один, а второй, который меня обыскивал, брезгливо руки отер и поморщился: — Да ну его, разве не чуешь — смердит как…

Как ты пахнешь — самому не слышно, но я понял, что несет от меня парашей. И долго еще я буду так благоухать, если разбираться потащат.

— Вы, хлопцы, или ссыте, или идите, — сказал я и по локоть залез в унитаз…

Они развернулись и ушли. Неподалеку, на углу улицы напротив английского посольства милицейский участок размещался, и эти менты оттуда были, не из охраны. Постовой возле парадного входа в резиденцию, который их, наверняка, и вызвал, сонно спросил:

«Что там?»

«Говнодраи».

«А-а…»

Президент отдыхает, охрана дремлет. Спокойно в стране, одни говнодраи не спят…

Я выглянул: Алика не видно у фонтана, он понял меня правильно. Прячась за деревьями, я стал перебегать сквер — и тут навстречу мне от Октябрьской площади взвыла милицейская машина: видно, опомнились. Я уже был почти на проспекте, возле бывшей правительственной трибуны — и, не зная, где еще схорониться, нырнул в ее мраморную нишу.

Машина повыла и успокоилась, но я и носа не показывал: ну их… Решил дождаться утра, когда появятся люди и заработает метро. Тем более, что денег на такси не было, их на водку только и хватило, а под клятвы расплатиться дома никакой таксист такого клиента, каким я сейчас выглядел, не возьмет. Разве что тот знакомый, который на кладбище возил…

Представив, как хорошо было бы ни в карцере не сидеть, ни в унитазы не лазить, ни от ментов не убегать, а лежать себе на кладбище… только не тесно и где–нибудь рядышком с Амилей… — я свернулся калачиком и попробовал задремать на мраморе.

Трое суток я нигде и не на чем не спал, потому что или не мог, или не давали, а здесь, если засну, могу спать, сколько захочу. Бывшая правительственная трибуна никаким вождям уже не нужна. У них есть новая возле Дома правительства… или ее там нет?.. я не мог вспомнить. Там, вроде, только Ленин. На чем же тогда стоят вожди и народ приветствуют? Или Ленин это делает?..

А раньше с этой трибуны приветствовали, и я четыре раза за два года службы, дважды в мае и дважды в ноябре, однажды даже с флагом, стоял напротив вождей: рядовой Плониш, музыкант сводного оркестра Краснознаменного Белорусского военного округа. Оркестр открывал и закрывал демонстрации и парады — и от открытия до закрытия топтались мы по площади, играя марши, марши, марши… Между нами и вождями текла по проспекту бесконечная людская река, и видно было, что ее никогда не переплыть: мы, на низком левом берегу, отдельно, вожди — отдельно на высоком берегу правом, а река сама по себе. Вожди народу — «привет!», народ вождям — «ура!», а мы всем — марши, марши, марши.