Даннис Харлампий - Селфи на мосту

Анна приходит в себя, приободряется. Голова ее трещит, в ушах белый шум, тело взмокшее, а руки по-прежнему онемевшие. Но она все же находит в себе силы привести в порядок мысли, отогнав черноту и подрисовав все самое спокойное и позитивное. Она понимает, что ребенок ее сильный, раз сумел задышать спустя столь долгое время, пусть и с помощью аппарата, но сумел. Анна твердо верит, что он преодолеет и дальнейший кризис, как справлялась когда-то со своими трудностями она. Ведь это ее малыш, ее частичка, а значит, в нем есть такая же напористость, такая же жажда получить свое место под солнцем. Это вселяет в нее уверенность, и она не намерена больше ждать у моря погоды, а хочет заявить о своих правах на материнство, потребовать то, что принадлежит ей. Не носила она белого платья, не разрезала трехэтажного торта, но иметь ребенка ей никто не запретит. Это ее ребенок.

Анна набирается мужества и выходит из палаты в поисках кого угодно, лишь бы добраться до своей плоти и крови. Тогда-то ей и дозволяют посмотреть на малыша. Она направляется в кабинет черствого педиатра и застает его на месте. Теперь Анна в состоянии вести нормальную беседу, потому что самое большое потрясение уже произошло. Остается слепая надежда, ибо врач этот для нее единственный спаситель, виртуозный фокусник, чародей, спрятавший в кармане белого халата тот самый легендарный эликсир жизни. Она заходит в кабинет, точно фанатик в священный наос.

– Чем обязан? – спрашивает мужчина средних лет, оторвавшись от писанины и устремив на Анну безразличный взгляд.

– Я Соболева Анна, – отвечает она спокойно и с расстановкой, – Позвольте мне узнать, что с моим ребенком и когда мне его вообще вернут.

– А, теперь ясно. Я как раз вами и занимаюсь. В общем так: ничего хорошего я вам сообщить не могу. Во время беременности, судя по всему, не соблюдались все нормы и рекомендации. Отсюда и результат.

Анна молчит. Ей не хочется спорить. Она просто ждет, пока судья вынесет свой окончательный приговор.

– Ваш ребенок, – продолжает врач, – в данный момент лежит в коме. Вследствие удушья пуповиной у него развилась тяжелая форма гипоксии, что привело к поражению головного мозга: часть клеток осталась без кислорода и отмерла. Дышит он через ИВЛ, питание получает внутривенно. Даже если и выживет, то не научится ни ходить, ни сидеть, ни говорить, ни даже глотать самостоятельно. Сегодня утром на комиссии обсуждали этот вопрос и пришли к выводу: такое состояние у ребенка будет постоянным. Поэтому, если вы согласны, будет лучше отключить его от аппаратуры.

– То есть вы хотите сказать – будет лучше просто убить его, да?

– Поймите, ваш ребенок не реагирует на внешние раздражители. Большая вероятность, что он также останется лишен слуха и зрения. Ну зачем вам все эти мучения, зачем мучить ребенка? Он будет как растение. Вы этого хотите?

– Я хочу, чтобы он выкарабкался и поправился. Вот чего я хочу. Мой ребенок не будет растением, понятно вам. Я не согласна. Не вздумайте отключать его.

– Ну, как знаете. Тогда подпишите здесь и здесь. Пока ребенок в коме, вам придется оплачивать его содержание, а также препараты и прочие процедуры. А до тех пор остается только ждать, когда он проснется.

Анна дважды перечитывает бланк, после чего ставит в двух местах свою подпись.

– Проведите меня к моему малышу, – говорит она все с тем же спокойствием. – Я хочу увидеть его.

Врач не может отказать ей: уж слишком это было бы негуманно. Через стекло Анна смотрит на свое чадо и слезы текут по ее щекам, капая на пол. Малыш лежит в специальной люльке, а на лице у него дыхательная маска. Он кажется таким слабым и беззащитным, и жизнь его висит на волоске. Она никогда не позволит его отключить. Никогда.

Больше всего ей не хочется возвращаться в свою палату, ведь это так несправедливо наблюдать за счастьем других, в то время как у самой все будущее висит на все том же волоске. Другие мамочки нарадоваться не могут, глядя на своих сморщенных сосунков, а Анна, сидя напротив с пустыми руками, лишь борется с мрачными мыслями. Их детки здоровы, а она, может быть, так и не возьмет на руки своего кроху, не будет любоваться его улыбкой, смеяться над его шалостями. Только теперь она понимает, что не зря он брыкался в тот роковой день у нее в животе. Он будто бил тревогу, звал на помощь. Но никто ему не помог. Какая же она была дура, что не настояла на кесарево сечении. И только себя она могла винить теперь во всей этой ситуации.

Анна находит медсестру и слезно просит перевести ее в другую палату, потому что больше не может лицезреть чужую радость. Понимающая девушка выполняет столь необычную просьбу, и вскоре Анну помещают в двухместную палату, где она в одиночестве придается своим рассуждениям. Время от времени она сцеживает молоко в миску, потому что грудь стала каменной, и каждую минуту плачет, непонятно откуда отыскивая все новые и новые слезы.

Похожий разговор происходит у Анны и с акушеркой. Та приходит к ней в новую палату и сообщает все в точности, что говорил педиатр. Также она добавляет перед уходом:

– Молитесь, чтобы ребенок не выжил, потому что в противном случае будет растением.

– Мой ребенок будет жить! – твердо отвечает Анна, даже не глядя на акушерку. Хватит с нее всех этих горестей и оскорблений на сегодня. Остается только одно: рассказать Максу все, что они имеют теперь. В этот день его не было с ней в роддоме, и лишь вечером он узнает о случившемся.

* * *

Для Макса все эти новости оказались серьезным потрясением. Нет ничего ужаснее, чем больной ребенок, и даже такой скупердяй, как Макс, понимает это. Иметь ребенка-инвалида не входило в его прекрасные жизненные планы. Он знал, что это такое, потому что еще в детстве наблюдал подобную картину у знакомых родителей и по сей день помнил, какая тяжелая энергетика присутствовала в той семье. Но в те ранние годы ему все было невдомек, тем более воспитание внесло свою весомую лепту. Его как бы изначально записали в элиту общества, где все по жизни вкусно и гладко. А теперь его самого постигает такое же несчастье: его собственный ребенок рождается со страшным ущербом, который медицина не в силах изменить. Раньше он часто представлял, как нянчится с малышом, как играет с ним, как на детской площадке среди других деток слышит его голос. И ни один из его сценариев даже не предполагал чего-то плохого.

Когда Макс услышал от Анны все то, что сказал педиатр, то в глубине души даже согласился отключить ребенка от аппаратуры. Он, конечно же, не говорил Анне о своих заветных желаниях, но все же надеялся, что ребенок не выживет.

Но малыш выжил, будто назло всем и на радость маме: вышел из комы и даже смог самостоятельно дышать спустя несколько дней. А еще через какое-то время слабо приподнял веки, но зрачки оставались блуждающими, ни на что не реагирующими. Врачи и после пробуждения ребенка советовали Анне молиться, чтобы он умер, но Анна молилась об обратном.