Петер Штамм - Ночь светла

– Пьеса совсем не такая дурацкая, как может показаться. Во всяком случае, гостям отеля она нравится. И мне доставляет удовольствие снова выходить на публику. Только здесь я поняла, что сыта по горло культурной жизнью в большом городе.

Джил стала расспрашивать Хуберта, чем занимался он все это время. Хуберт рассказал про свою профессуру, не скрывая и того, что в последние годы почти не писал картин.

– Не знаю, в чем причина, – признался он. – Возможно, я видел слишком много плохих работ, включая мои собственные.

Солнце скрылось за горной грядой, тени поползли вверх по склонам.

– Мне холодно, – сказала Джил, – пойдем в дом?

Хуберт последовал за ней в кухню. Джил открыла дверцу холодильника, нерешительно оглядела скудные свои припасы:

– Никаких специальных закупок я не делала. Тебе чего хотелось бы?

– Наверное, мне просто следует принять тот факт, что людям нравятся такие картины, которые можно повесить на стену, – невпопад ответил Хуберт, наблюдая, как Джил моет листья салата и тонкими ломтиками режет морковку. – И это не преступление, в конце-то концов. Но я сам лучше буду на стройке вкалывать или гостей в ресторане обслуживать, чем создавать картины для потребителя.

– А ты оставайся здесь! – вдруг предложила Джил. – Давай я спрошу в отеле. Можешь давать уроки рисования, это точно хорошо пойдет.

Джил стояла к нему спиной, и на миг ему поверилось, что она это всерьез. Но она повернулась и с усмешкой подала ему миску салата.

Пока ужинали, Джил только и болтала про отель-клуб, про разных отдыхающих и проблемы персонала, про большую семью, которую они все вместе составляют.

– Я так ужасно выглядела, когда пришла сюда работать, я даже сейчас удивляюсь, что они меня взяли. Так, погоди…

Она достала бутылку вина, уже вторую за вечер, подошла к небольшому письменному столу у окна, открыла ящик, вытащила оттуда картонную папку и положила ее перед Хубертом. Села рядом, открыла папку. Первой он увидел фотографию, на которой Джил выглядела примерно так, как сегодня. Джил листала страницы, и от картинки к картинке лицо ее менялось. Даже как будто распадалось, хотя оставалось все тем же ее лицом. Не раз Хуберт придерживал ее руку, просил вернуться на предыдущую страницу. И вот они дошли до того фото, где ее нос выглядел как большая красная картофелина, и до другого фото, где все лицо исполосовано и окровавлено. Веки припухли так, что и глаз почти не видно, по всему лицу кровоподтеки. А носа вообще нет.

– Вот так я выглядела после аварии, – вымолвила Джил. – Сразу сфотографировали тогда, в больнице.

Хуберт отвел глаза. Не последняя это фотография в папке, но Джил долго ее не убирала, не переворачивала страницу. Наконец открылся портрет, где она выглядела точно так, как в дни знакомства с Хубертом. В ее лице такая незащищенность, словно она предчувствует, что на нее надвигается катастрофа. Хуберт вспомнил, откуда эти снимки, только взглянув на следующий портрет. Джил сидит в его мастерской, обнаженная, руки сложены на коленях – поза, подсмотренная им у Мунка. Те самые фотографии, что он сделал тогда. И они лучше, чем ему казалось. Он вспомнил, как упрекал Джил: ее здесь нет, она притворяется! Хуберт взял остальные фотографии, разложил на столе и встал, чтобы получше рассмотреть. На некоторых – Джил по пояс, на других – только ее лицо.

– Ну, как? Нравится? – не утерпела она.

И Хуберту вдруг вспомнилось, какой вопрос она задала ему тогда, только успев раздеться: «Нравится тебе то, что ты сейчас видишь?»

– Да, нравится, – ответил он. – Думаю, из этого могло что-то получиться.

Он разложил рядом и фотографии Джил с изуродованным лицом.

– Они связаны между собой больше, чем можно подумать, – заговорила Джил. – Если бы мой муж не увидел фотографии, которые ты сделал, так и авария не произошла бы, – продолжала она, подлив себе вина и закурив сигарету. – Страшно, наверное, знать, что своим искусством ты можешь убить человека, не так ли?

Он сложил фотографии в две стопки: портреты ню, портреты с изуродованным лицом.

– Хочешь, чтобы я сделал выставку с ними?

– Не знаю. Это ведь ты – художник, – был ее ответ.

Она курила одну сигарету за другой, в низком помещении плавали клубы дыма. Хуберт хотел открыть окно, но, поднявшись, едва удержался на ногах и схватился за стул, на котором сидела Джил. Она тоже встала, так резко, что стул опрокинулся. Они крепко схватились друг за друга.

– Пошли, – сказала Джил.

Хуберт заглянул ей в глаза, но встретил остекленевший взгляд. В спальне было прохладно, пахло деревом и застоявшимся табаком.

Хуберт проснулся. Голова кружилась, но хотя бы не болела. Он был полностью одет. Рядом лежала Джил и вроде бы спала. Коротенькая ночная рубашка из шелка чуть съехала наверх. Хуберт ласково гладил ее, чувствуя, как она пробуждается, хотя и лежит неподвижно.

Чуть погодя она повернулась, взглянула на Хуберта:

– Который час?

Не отвечая, он положил руку ей на живот, опять стал ее поглаживать. Джил улыбалась, но когда рука скользнула ниже, крепко ее схватила:

– Нарисуй меня! Хуберт застонал.

– Внизу на моем письменном столе лежит блокнот, карандаши тоже есть.

Он снова застонал, но поднялся и пошел на первый этаж. А когда вернулся, она уже разделась. Лежала ничком, голова на сложенных руках.

Хуберт, разместившись на стуле рядом, стал ее рисовать. Только закончил один рисунок, как Джил сменила позу, и он, перевернув страницу в блокноте, принялся за новый. Она ложилась на бок, всем корпусом опираясь на локоть, она опускалась на колени, сцепив руки за спиной, она вставала у окна, скрестив руки на груди, она усаживалась в кресло, широко расставив ноги и уложив руки на коленях.

Он уже сделал десятка два набросков, как тут Джил подошла к нему, уперла руки в боки:

– А ну показывай, что получилось!

– Стой, не двигайся! – скомандовал он и, пересев со стула на кровать, принялся рисовать снова.

– Повернись!

Сделал еще один-два наброска, тут Джил заявила, что страшно голодна и немедленно требует кофе и сигарету. Завтракали в саду, на солнышке.

– А здорово получилось, – подвела итог Джил.

Но Хуберт покачал головой:

– Куда там. Просто разминка для пальцев.

Джил перелистала блокнот, который лежал на столе между ними:

– А мне эти рисунки нравятся!

– Что ж, я могу и еще несколько сделать, но это ничего не изменит, – упорствовал Хуберт.

– По-моему, тогда мне хотелось в твоих рисунках узнать нечто новое о самой себе, – сообщила Джил. – Но потом я поняла, что ты попросту меня не чувствуешь. Вот я и решила раздеться. Глупо, даже абсурдно думать, что человек есть нечто завершенное, как будто он стул или стол. В общем, однажды мне пришлось примириться с тем, что меня попросту не существует… – Джил вновь перелистала блокнот с рисунками. – Кстати, насчет уроков рисования я всерьез. Только без обнаженной натуры, пожалуйста. Если уж ты здесь, в горах. А так – и деньги платят, и вдохновение, может, тебя тут и посетит.