Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

Полли улыбнулась. — А я-то думала…

— Нет, правда. Выслушайте меня. Не создан я для нее. Возможно, подсознательно я всегда знал это, но теперь окончательно убедился.

— А к какой жизни люди стремятся?

Роб рассмеялся — защитная мера. — Такой, какая была у вас с Форрестом на протяжении сорока лет.

Ей удалось сохранить улыбку, но все же она сказала: — Вон как! — Роб промолчал, и она продолжала: — Да нет, наверное, она была несколько выше средней — хочется так думать. А чем такая жизнь вас не устраивает?

— Устраивает. Господи, конечно, устраивает. Я хотел сказать, что не могу примениться к ней. Что-то у меня не так — то ли с воспитанием, то ли в крови, и это слишком дорого мне обходится. Вот я сижу здесь с вами, вижу, какая вы одинокая и сильная, знаю, что вы прожили полную жизнь… а знаете, какое чувство при этом испытываю? Желание выскочить за дверь и бежать, не останавливаясь, пока не добегу до места, голого как ладонь, где меня никто не встретит, где я никого не увижу. Вы, Хатч, родня моей мамы, тетя Хэт, Грейнджер, Грейси… господи, да дети на улице — у меня сил нет смотреть на вас. У меня сердце нежное, как глазки ребенка…

— Просто боитесь вы, — сказала Полли.

— …это, наверное, у меня от Форреста; Ева до сих пор сильная, не хуже вашего.

— Нет, не от Форреста, — сказала Полли. — У него сил было сколько угодно. Ему хватило сил, как вы выразились, прожить здесь сорок лет, принимая мои услуги. Хватило сил примириться с собственной смертью (он знал, что она близка, доктор мне говорил), не подготовив меня, не оставив никаких распоряжений, чтобы как-то обеспечить меня. Нет, силы у него были.

— Но он знал, что и вы сильная. Он не хотел пугать вас заранее, ведь доктор мог и ошибаться. Он знал, что вы все вынесете. И еще он знал, что остаюсь я и что я позабочусь о том, чтобы вас не обошли.

— Иными словами, бросили меня на произвол судьбы в этом доме? Я убеждена, Роб, что побуждения у вас хорошие, но нельзя же так меня мучить. Если вы это задумали, лучше уж убейте меня сразу.

— Нет, Полли, я не это задумал, — Роб улыбнулся.

— Ладно, о своих намерениях я вам уже сказала. Как только вы разберете его бумаги и распорядитесь с домом и со всем остальным — тут я охотно помогу вам, — я уеду. Найду себе комнату, устроюсь на работу. Может, еще поживу. — С этими словами она встала и пошла к раковине. Она успела почти домыть посуду, когда наконец заговорил Роб.

— Вы так и не нашли ни завещания, ни письма с его распоряжениями на случай смерти? — На похоронах он был так подавлен горем и запоздалыми раскаяниями, что, когда Полли спросила: «Вы не разберете его бумаги?», — ответил только: «Пожалуйста, давайте отложим до июня, ведь большого спеха нет». Однако, увидев выражение ее лица, он отпер письменный стол Форреста и просмотрел все, что лежало на виду — множество старых классных журналов, тетрадка его стихов, письма, накопившиеся за всю жизнь (скорее, часть их: писем от Евы не было), но никаких признаков завещания или письма, в котором излагалась бы последняя воля.

Полли сказала: — Стол вы просмотрели. Это был его тайник, и у меня рука не поднялась там рыться. Поискала в комоде, поскольку всегда сама укладывала туда белье, и на полке в шкафу. Обыскала свою комнату сверху донизу, иногда он оставлял мне записочки, которые я находила, случалось, только через несколько дней — несколько слов благодарности за какой-нибудь пустяк. Но я ничего не нашла, совсем ничего. — Она вытерла последнюю сковородку и вернулась на место. — А вам он не писал? Никакого намека не сделал?

— Ничего. Писал о вашей повседневной жизни, обычные домашние новости.

— Мне вот что пришло в голову… — сказала она. — Наверное, это глупо. Как по-вашему, не мог он написать Грейнджеру?

— Сомневаюсь, — сказал Роб. — Он никогда не писал Грейнджеру, разве что на рождество, да и то не на каждое. А почему вы так подумали?

— Форрест любил его, — сказала Полли. — И чувствовал себя за него в ответе. Он ведь сперва носился с Грейнджером как с писаной торбой, а потом из-за меня отстранил его. Это его всегда мучило.

— Я толком так и не знаю, в чем было дело? Грейнджер приехал сюда вместе с Форрестом в тысяча девятьсот пятом году?

— И прожил здесь шесть месяцев, помогал приводить дом в порядок. Ему отвели отдельную комнату — где раньше жил ваш дедушка. Форрест не захотел взять ее себе и поселился в кабинете, а мне отдал комнату наверху. Он получал немного денег на расходы и покупал себе книги; а с осени, когда Форрест начал преподавать в училище для негров, Грейнджер повадился ходить с ним туда и просиживал подряд все уроки. Но меня он сразу невзлюбил. Я разрушила его мечту. Встретив Форреста, он решил, что напал на золотую жилу — нашел доброго белого отца или брата, или еще не знаю кого, которому всегда будет нужен и который даст ему приют.

— Мне как-то не верится, что для него важны были деньги.

— Да я вовсе не о деньгах. Под золотом я подразумеваю ласку, заботу. Все, о чем мечтала и я. В скором времени он заметил, что и обо мне заботятся, и ко мне ласковы, и ополчился против меня.

Роб спросил: — И что же случилось?

— Да вот, как раз на рождество. Я никогда не любила рождества. Слишком многого от него ждешь, а ожидания эти никогда не оправдываются, то ли ты сама их не оправдываешь. Это было первое рождество Форреста здесь, первое мое рождество со смерти Роба, и обоим нам, естественно, было немного грустно и хотелось покоя (Форрест пообещал вашей теге Хэт приехать к ней на Новый год). Ну так вот, Форрест загодя призвал Грейнджера и сказал, что поскольку он наверняка соскучился по своим родным, то неплохо бы ему съездить к ним на рождество — или в Брэйси к своей старой прабабке, или в Мэн. Форрест и билет ему обещал оплатить. Но он сразу же отказался, сказал, что дом у него и так есть, а в Мэне слишком холодно. Форрест хотел уступить, но тут уж я вмешалась и стала настаивать. Он мне начал грубить с первого же дня; обращался со мной, как с цветной (первую неделю я стирала ему белье, но потом отказалась, и Форрест стал носить его в школу, отдавал одной уборщице). Он почти не разговаривал со мной, но всячески показывал, что обо мне думает, — они ведь мастера на это, — усядется так, чтобы я кольцо видела, и сидит. Вы о кольце знаете?

— О грейнджеровском кольце?

— О кольце, которое по праву должно принадлежать вам. Вам, а после вашей смерти Хатчу. Это обручальное кольцо вашей бабушки Мейфилд. Она оставила его Форресту. Найдя отца, Форрест привез кольцо ему — одна из его фантазий, вычитанная в какой-то поэме, но Роб не захотел брать его, сказал: отдай, мол, его Грейнджеру. В шутку, конечно, но Форрест шуток не понимал. Он взял и отдал кольцо Грейнджеру, который стал носить его, не снимая. Ну хорошо, Форрест сказал ему все-таки, что на рождество ему придется уехать, что мне нужно отдохнуть, и Грейнджер выбрал Брэйси (он так никогда и не ездил в Мэн; мысль о том, что у него есть настоящий отец, и отец этот не Форрест Мейфилд, была для него невыносима). Я приготовила ему еду в дорогу, Форрест отвез его на вокзал. Когда они дошли до вагонов для цветных и Форрест стал с ним прощаться, Грейнджер не подал ему руки. Он отступил назад, снял кольцо и протянул ему. Форрест спросил — в чем дело? Он ответил: «Возьмите его для мисс Полли. Она считает его своим». Я никогда не сказала ни слова по поводу этого кольца ни Грейнджеру… ни господу богу. Форрест возразил: «Нет, оно не ее. Я подарил его тебе». Грейнджер упрямо протягивал кольцо, и Форрест в конце концов сказал ему: «Раз так, брось его на рельсы, вон туда». Это привело его в чувство, и он положил кольцо в карман. Не знаю, носил ли он его после этого. Я, во всяком случае, не видела; собственно, я и Грейнджера не видела, пока вы не привезли его с собой; он остался в Брэйси, надулся на всех. В следующий раз я увидела кольцо на руке у Грейси. Я сразу догадалась, но не стала спрашивать Форреста, подождала удобного случая — я была у вас, помогала Рейчел перебивать кресло, потом Грейси сменила Рейчел, и мы работали вместе. Я сказала ей: «Грейси, какое у тебя чудесное кольцо». — «Мне оно тоже нравится», — сказала она. «На вид старинное?» (Кольцо было широкое и толстое, массивное.) Грейси сказала: «Еще бы не старинное. Ведь мне его Горюшко подарил» — так она называла Грейнджера. Она уехала в тот же месяц, забрав и кольцо, и все прочее, и больше не возвращалась.