Михаил Найман - Плохо быть мной

Я перегнулся через проход к Эскобару.

— Знаете, я в Англии иногда болтал с одним безумным бездомным. Один раз он мне сказал: «Скоро от тебя останется одна душа. Ты уже почти превратился в тень. Разве это не прекрасно — бродить по улицам и понимать, что тебя нет? Освобождение — когда тебе ничего не надо».

— Знаешь, — ответил Эскобар, — я тебе вот что скажу, чувак. Я еду в Новый Орлеан, и меня ждут тяжелая работа в прачечной и одинокие ночи на диванчике в гостиной моей сестры. Но тебе будет похуже, это я тебе говорю.

Я тебя почти не знаю, но у меня уже болит за тебя душа. Как тебя зовут? Буду молиться за тебя моему недавно обретенному Богу.

— Меня зовут Миша.

— Буду за тебя молиться, Миша. — Мой новый знакомый стал бормотать слова молитвы, как вдруг широко улыбнулся и сказал: — И это молюсь я, кому дали кличку Эскобар с того момента, как в возрасте тринадцати лет я втюхал какому-то лоху пакетик кокаина.

— Ну прямо как пират, — сказала Эстер. — «Не будь моя кличка Эскобар. Свистать всех наверх, гром и молния!» И вообще то, как вы говорите…

— Пират сидит рядом со мной, — засмеялся он, кивнув на соседа. — Вот кто настоящий пират.

— Что? — поднял голову флибустьер.

Меня поразила его улыбка. Растерянная. Не такая, какая должна быть у флибустьера.

— Правда, вы совсем не пират? — сказала ему Эстер. — Ваш новый сосед, он — да. А вы не пират?

— Н-не знаю… — протянул флибустьер.

Он заробел как будто, и выражение лица у него сделалось наивным. Эскобар рассмеялся. Я тоже. Дорожная болтовня, необязательная доброжелательность, перемена настроений. И вдруг мы с Эстер одновременно повернули головы, как будто знали, что за окном автобуса можно будет что-то увидеть. И правда — кактус. Я почувствовал волнение. Мы еще не были в Техасе, не говоря уже о Нью-Мексико, но все равно этот кактус, растущий около обочины, стал знаком, что что-то изменилось. И что все будет по-другому.

— Видели? — повернулась Эстер к Эскобару.

— Видел. — Наш черный приятель казался взволнованным не меньше нашего.

— Похож на пейот, — сказал я.

— Вы их продавали? Пейоты? — спросила Эстер негра.

— Я продавал крэк, милая. Пейот — это чтобы заставить тебя мечтать. Крэк — чтобы свести с ума. Но и то и другое изобрел дьявол. Хотя большую часть своей жизни я был врачевателем душ, детка, — смерил он Эстер пронзительным взглядом. — Встреть ты меня до того, как я нашел Бога, и я бы продал тебе лекарство, которое бы сделало твою пышную грудь впалой, как расселины Большого Каньона.

— Вы сейчас о политике? — вмешался в разговор флибустьер. Он все еще как будто пребывал в смятении.

— Что? — ничего не поняли мы.

— Извините, — почесал он в затылке. — Мне показалось, вы сейчас о политике. Или социологии.

Мы все откинулись на спинки кресел. Эстер берет мою руку и кладет себе под майку. — Чувствуешь, как горячо, бейби? Любишь такую правду жизни?

— Тебя люблю, а не правду…

— Иногда мне кажется, что я несу на себе груз из-за того, что ты меня любишь так, как ты меня любишь.

— Знаешь, я всегда могу убрать руку…

— Мишенька, что ты делаешь? Положи обратно! Я пошутила! Все, что я говорила, ерунда!

Я был в приподнятом настроении. Так случалось всякий раз, когда Эстер признавалась мне в любви. Начинало казаться, что все в порядке и я живу не зря. Еще мне было приятно, что я познакомился с Эскобаром и флибустьером.

Я пошел в туалет. Настроение было уже отменное.

В последнем ряду сидела женщина. У нее были сильно накрашены губы и глубоко расстегнута кофточка. На левой груди татуировка — сердце, треснувшее посередине, и под ним надпись «Ники». Я уставился на надпись. Моего английского друга так звали — Ники.

Женщина подняла голову и посмотрела на меня.

— Как дела, милок?

— Ники, — прочитал я вслух.

— Милейший человек, — подхватила она, — недавно женился в третий раз. Жаль только, что отбывает пожизненное. А ты?

— Моего лучшего друга в Англии так звали — Ники.

— Хороший парень?

— Отличный! Первый сорт! Правда немного несчастный и наркоман. Сирота. Бездомный. Он бы вам точно пришелся по душе.

— Да, действительно, жаль, что я его не знаю! Конечно, понравился бы.

Она стала улыбаясь смотреть в окно. А я все перечитывал имя Ники на ее груди и вспоминал моего брайтонского товарища. Жалкий и несчастный. С нежной душой, вывернутой наизнанку. Его сердце разбито так же, как вытатуированное на груди этой женщины.

— Очень хочется курить, — повернулась ко мне женщина. — Страх, как хочется. У вас не будет сигаретки?

Я дал ей одну.

— Можно еще одну? Для моей подруги…

— Пожалуйста.

— Спасибо, — она положила обе сигареты в нагрудный карман рубахи. — Для Алисы. Вторая сигарета для Алисы.

Она сегодня летит из Аляски в Атланту. А завтра переезжает в Нью-Мексико. У нее страшно напряженная жизнь.

— Очень рад, — ответил я. Не знал, что сказать.

— Знаете, — хитро прищурилась женщина, — у этой милейшей особы впереди меня, — она указала на старуху перед собой, — тоже серьезнейшие проблемы. Скажите ему, Хелен.

— Сказать мне что? — спросил я.

— Ей тоже сигарету хочется…

— Так бы и говорили, — я протянул старухе пачку. Старуха, не глядя на меня, вынула из пачки сигарету.

— Спасибо, Лилу, — угрюмо проронила она моей собеседнице.

— А этому очаровательному молодому человеку вы сказать спасибо не хотите?

— Нет, — отрезала та.

— Он тебе не понравился, Хелен?

— Ей вообще не нравятся парни, — сказал я. — Это сразу видно.

Лилу засмеялась.

— Приходи ко мне на день рожденья, хочешь? Придешь? Я тебя приглашаю.

— Приду.

— Обязательно приходи. Что стоишь? Присаживайся…

Когда садился, я задел ее руку. Она показалась мне жесткой.

— А когда день рождения?

— Через три дня.

— А где?

— Автобусная станция в Айдахо. Выход номер три. Мы там с друзьями отмечаем мой юбилей.

— Что подарить?

— Бухло, — неожиданно резко, даже грубо сказала женщина. Только сейчас я заметил, что у нее на коленях початая бутылка «Тичерс». Женщина сделала глубокий глоток. — Угощайся, — прохрипела она, еще не успев перевести дыхание. Подбородок у нее был весь мокрый.

Я отхлебнул. Потом еще раз. Жизнь показалось мне праздничной.

— На вас шикарная юбка, — промямлил я.

Юбка была очень короткая. Такие бывают у стриптизерш. Это называется сценическим костюмом. Полоска материи, не шире носового платка, которую она обязана держать на себе, прежде чем сдернуть и окончательно лишить зрителей последней надежды на тайну.

— Я же говорила, Лилу! — повернулась к ней с переднего сиденья старушка. — О чем ты думала, когда отправлялась путешествовать на автобусе, нацепив на себя кусочек нитки и назвав его юбкой? Видишь, даже этот тебе говорит…