Михаил Найман - Плохо быть мной

«Fuck, — думаю я, — если я скажу, что KRS — рэпер, которому открыта вселенская правда, можно схлопотать по шее от черного гангсты. С другой стороны, врать тоже плохо. KRS как-никак действительно первый философ рэпа…»

Тут начинается лирическая часть клипа. Появляется главная героиня видео, идущая в клипе первым номером. Главная R’n’B-девушка, hip-hop honey. Скорее всего, у нее по клипу замес с автором песни. Он на нее безудержно запал, что-то в этом роде.

Ее волосы чернее души Чарли Мэнсона. Ее кожа светло-кофейного цвета отливает золотом. Ее booty такая упругая и пышная, что смело можно ставить в сравнение с негритянской. В ее облике стервозность, необходимая для того, чтобы быть номером один — девицей в серьезном хип-хоп-клипе. Она входит в центр кадра, и на время затихшая музыка вновь бьет по мозгам фанковыми басами, и тут же сбавляет темп, потому что видео подступает к кульминации и весь зал опять затихает в ожидании продолжения. И тут происходит абсолютно из ряда вон выходящая вещь, которая не входила в сюжет примитивного сценария. Главная hip-hop honey обращается к ничем не приметному пареньку. Он все это время околачивается около пары спорящих парней, но не умеет рэповать.

— Мишенька, — говорит она, — билеты я забронировала, наши ворота номер шесть. Автобус через полчаса.

— Автобус? — говорю я. — Куда?

— Техас. Что ты такой растерянный?

— Не знаю. Мы тут с ребятами обсуждали кое-что. Они мне сказали…

Эстер медленно переводит взгляд на негра с Иванушкой.

— Вы что-то сказали? Ребята?

Те сконфуженно машут руками. В зале какофония. Динамики перекрыло, провода перегорели.

— О чем ты с ними говорил, Мишенька?

— О рэпе. Кто из двоих рэперов…

— Понятно. Не удивляюсь. О чем еще вы могли говорить? Слушай, я сейчас. Если хочешь, жди тут, но через полчаса ты должен быть у ворот номер шесть. И так мы уже… — Она растворяется в толпе.

Я и шикарные R’n’B-девушки-на-подтанцовке ждем чего-то. Я и нимфы смерти хип-хопа. Они стояли, не меняя поз, уставившись остекленевшими глазами в одну точку. Статуи, заряженные током. Наэлектризованные зрачки смотрели сквозь меня. Видели они меня или нет?

Я таких знаю еще по Англии. Они в своем мире и не реагируют на то, на что реагируют обычные люди. Не видят и не слышат, как все. Они, как рентгеновские машины на таможне в аэропорту, равнодушно пропускают все сквозь себя.

От всего этого я почувствовал страшную тоску по дому. Решил купить тетрадку. Я вспомнил свою репетиторшу по русскому языку. Меня тогда выгоняли из школы, и родители наняли ее, чтобы поднатаскала. Я по всему этому стал скучать. По маме с папой и по тому, что мама ругала меня за то, что я плохо учился. Не знаю, собирался ли я что-нибудь записывать в эту тетрадку, просто захотелось подержать ее в руках. Я встал в очередь и надеялся, что тетрадка будет такая же, как те, что продавались у нас в киосках в советское время, — тонкая, в двенадцать листов, за три копейки, со вложенной в нее промокашкой, а не какая-нибудь с Микки Маусом или Дональдом Даком.

В ларьке продавалась куча порножурналов, но я был расположен к тетрадке. Женщина за стендом была, по-моему, филиппинкой. Во всяком случае лицо широкое и смуглое. По-английски говорить не умела. Или умела, но плохо.

— Дайте мне, пожалуйста, чистую тетрадку, — сказал я.

Она удивилась. Переспросила:

— Чистую? — Она это смешно произнесла.

— ТУ, в которой пишут, — ответил я язвительно.

Она посмотрела на меня неприязненно и дала тетрадку. Толстую. На ней была фотография огромного бетонного здания. Наверное, в нем играла в баскетбол местная команда или там давали большие концерты. Еще на обложке был нарисован американский флаг. Совсем не та тетрадка, которая мне нужна. Я не очень знал, что с ней делать. Не тонкая, без промокашки, и нельзя, держа в руках, почувствовать, что есть мама с папой, которые тебя любят и в любой момент можно к ним вернуться. Я стал подумывать, как бы ее кому-нибудь сбагрить. Бесплатно. Лучше за сигарету.

Потом я опять пошел на то место, где стоял раньше. Когда шел, увидел бегущего белого парня, который считал KRS-1 философом. За ним гнался тот самый громадный негр. Негр был здорово зол, парень выглядел сильно напуганным. Было видно, что тот не будет его особенно сильно жалеть, если поймает. Поэтому бежал резво. Они пометались зигзагами по станции и скрылись в толпе.

Я пришел на старое место и стал рассуждать, какого хрена нанимать продавщицей тетрадок женщину, которая даже не говорит по-английски и не знает, что такое чистая тетрадка. А потом подумал, что тетрадки продаются только чистыми и что дураком был я. Решил пойти перед ней извиниться.

Я встал в очередь. Очередь теперь была длинная. Хотел уже развернуться и уйти, но все-таки дождался.

— Я когда тетрадки у вас покупал, сказал, что они мне нужны чистые, — сказал я. — Глупо.

Она посмотрела на меня, будто я работник эмиграционной службы.

— Какие еще могут быть тетрадки? — сказал я. — Не исписанные же?

За мной были люди, поэтому я старался говорить быстро. Она стояла и смотрела на меня как завороженная. По-моему, она немножко струсила.

— Забыли? — спросил я.

— Забыла, — кивнула она головой.

Я опять вернулся на место, где стоял, когда только приехал. Не знал, что делать, а времени еще было много. В зале девушка попросила у меня сигарету. Нескладная, долговязая, симпатичная. Мы вышли покурить на улицу. То есть она меня пригласила выйти с ней покурить. Я ей дал сигарету, она говорит: «А ты со мной не хочешь?» — и мы вышли.

— Ты тут один? — спросила она. — Подруга у тебя есть? Или ты сам по себе?

— Подруга есть. А так сам по себе.

— Ну-ну, — она засмеялась. Кажется, у нее сломан передний зуб. А так она ничего. — Значит, с подружкой путешествуешь? Врешь небось? — И опять смеется. Один из зубов у нее точно сломан.

— Зачем мне тебе врать, интересно?

— Про подругу свою врешь. Ты все один по станции мотаешься, я на тебя уже минут пятнадцать смотрю.

И правда — посмотрела. Я почувствовал неловкость. Слишком уж пристально она на меня посмотрела.

— Ты такой.

— Какой?

— Не знаю. Необычный какой-то. Ты что, иностранец?

— Да. Племя Яли, горные людоеды.

— Я и подумала, что иностранец. Из толпы выделяешься. Ходишь себе, ходишь. С отсутствующим видом. Нет у тебя никакой подружки. Зачем ты меня обманул?

— Ненавижу врать, — сказал я. — По мне, вранье — истинное зло. Все ложью пропитано. Если среди нас трется дьявол, то имя ему — ложь.

— Ты что, наркоман?

— Не совсем, — вяло ответил я.

— Ну-ну, — она посмотрела куда-то в сторону. Ничего по этому взгляду нельзя было сказать.

— А тебе так не кажется? — спросил я.

— Что?

— Что все вообще может быть по-другому? Совсем? Не кажется?