Михаил Найман - Плохо быть мной

Человек с головой воробья сидит на одной скамейке со мной и Хелдвигом, как примерный ученик.

— Кевин, станцуй нам брейк-данс, — обращается к нему Хелдвиг.

Человек с головой воробья подозрительно оглядывается. Может быть, ищет, кому пожаловаться.

— Давайте поговорим о музыке, — предлагает Хелдвиг. — Кевин любит «Битлз». Ты любишь «Битлз», Кевин?

— «Битлз»! — человек с головой воробья вскакивает на ноги. — Великолепная четверка! Пиф-паф! — он выставляет средний и указательный палец вперед и стреляет в меня.

— По-моему, ты путаешь с великолепной семеркой, Кевин, — говорю я про культовый фильм молодости моих родителей.

— К ним он причисляет еще себя и нас двоих, — говорит Хелдвиг, запутывая не только воробьиную голову, но и меня.

— Джон и Пол отважные ребята, — говорит воробьиная голова. — Стали на линию огня, подставили себя под смертельный шквал. Спасли многих. Пиф-паф — и человек бездыханный с крыши!

— Джон уже выбыл из игры. На очереди теперь один Пол, — говорит Хелдвиг.

— По-моему, вы слегка перегибаете палку, — замечаю я.

— Для этого надо поехать в Англию! — кричит человек с воробьиным черепом. — В старую добрую Англию! Страну лугов и зеленых холмов!

— Я только сейчас понял, кому посвящена песня «Дурак на холме»! — хлопнул себя по лбу Хелдвиг.

— Она посвящена тебе! — прыгает вокруг него Кевин во внезапном бурном приступе энергии, отчего выглядит еще более несчастным и потерянным, чем обычно. — «Но дурак на холме видит, как заходит солнце, и глаза на его голове видят, как крутится мир», — поет он куплет одной из самых гениальных песен в мире и тычет в Хелдвига пальцем.

— В прошлое Рождество Кевин украл подарки у своих соседей по общежитию, — мягко говорит Хелдвиг.

— Подарки! Подарки! — в истерике кричит человечек.

— Перестаньте, — прошу я Хелдвига.

— Я слышал, когда Джон и Пол узнали, что Кевин крадет рождественские подарки, они перестали давать благотворительные концерты обездоленным, — говорит Хелдвиг.

— Не буду! Не буду! — визжит Кевин.

Я сажаю Кевина рядом с собой и держу его дрожащие руки в своих.

— Успокойся. У тебя есть семья? Скоро ты поедешь к ним на Рождество. У тебя будут подарки. Скажи, как бы ты хотел встретить Новый год?

— Я хотел бы встретить Новый год в самолете. Чтобы часовые пояса были распределены так, чтобы в каждом новом городе, куда мы прилетим, был Новый год. Я встречу тысячу новых годов!

— Вместе с «Битлз»! — кричит Хелдвиг.

— Вместе с «Битлз»! — кричит существо и снова вскакивает на ноги.

— Вместе с «Битлз»! — ору я в непонятном мне самому отчаянии.

Человек с воробьиным лицом пляшет вокруг нас. «Торопитесь! Торопитесь на магический таинственный тур!» — поет он. Люди в парке едят сэндвичи и смотрят сквозь нас. Как на выгуливающего собаку жителя этого района. Или на пришельца с Марса. Если бы Орсон Уэллс попробовал проделать свой розыгрыш с «Войной миров» на нью-йоркском радио в конце девяностых, это был бы полный провал [9] Речь идет о нашумевшем радиоспектакле Орсона Уэллса по роману «Война миров», выдержанном в стиле радиорепортажей и вызвавшем панику среди слушателей, поверивших в реальность вторжения марсиан. .

Иду через Астор Плейс. Мимо рекламы мужского и женского белья с Летицией Кастой и крутой нью-йоркской молодежью. Я хочу в очередной раз посмотреть на них.

— Миша, — слышу я на редкость спокойный голос, который может принадлежать только старому знакомому.

Оборачиваюсь. Мой сокурсник по Сассекскому университету! Крейг невозмутимо стоит посередине Астор Плейс и глядит на меня сверху вниз, всем видом показывая, что наша встреча не произвела на него никакого впечатления.

Крейг — сын черного дипломата и белой женщины. Он приехал в Брайтон из Гонконга. Там группа детей дипломатов закончила школу, и их отправили получать образование в Англию. Крейг совершенно не вязался с их гламуром, с блистательными блондинками, слетевшимися со всех частей света. И они чурались его. Говорили, что он странный. «Крейг никак не может забыть свою девушку». Еще в Гонконге в четырнадцать лет у Крейга был роман с девушкой, которая его бросила.

Крейг был и вправду странный. Все, что он делал, было странным. Например, то, как он ходил на рейвы. Не принимал наркотиков, не танцевал, не знакомился с девушками, просто стоял и уходил последним. В середине года декан сказал, что дает ему еще семестр, но если он не начнет учиться, его выгонят. Весь семестр он пробродил по библиотеке, задумчиво поглядывая на полки с книгами, но так ни разу и не подошел ни к одной. Его выгнали, и он уехал в Нью-Йорк.

На встречу со мной он отреагировал бесстрастно, равнодушно. И во мне подавил всякую попытку удивиться ее неожиданности. Мы просто пожали друг другу руку и поплыли по улицам, такие же отчужденные, как те, что шли мимо нас. Мы делали это, что называется, по-нью-йоркски.

— Где живешь, Крейг? — спросил я скорее из вежливости.

— В Гарлеме, — ответил он с великосветским британским акцентом.

— Как это? До этого Гонконг, посольское детство, а теперь черное гетто Нью-Йорка?

— Честно сказать, не знаю, что заставило моего отца жениться на моей матери. Сказать, что он ее не любил, — ничего не сказать. У него была на нее идиосинкразия в продолжение всей их совместной жизни. Наконец, он сказал ей, что для него травма так часто видеть ее голой, и пошел к психоаналитику. Тот посоветовал ему встречаться с женщинами, чьи тела ему нравятся больше. Этим он занимается последние пять лет. После этого мать сказала, что не хочет иметь дела не только с ним, но и с чем-либо, с ним связанным. А поскольку этой связью оказался я, мне после университета пришлось возвращаться не в Гонконг, а в квартиру женщины в Гарлеме, с которой тогда жил мой отец. Отец, кстати, от нее ушел, а я все живу.

— Тебя с ней ничего не связывает?

— Бог с тобой! Разве что неприязнь к папаше. Эта негритянка толще всех женщин, которых я видел.

Мы прошли следующий квартал молча. Крейг успел хорошо влиться в Нью-Йорк с момента его переезда сюда. Пожалуй, слишком хорошо. Во всяком случае, он прекрасно усвоил присущее всем здесь равнодушие.

— Как у отца была идиосинкразия на мать, так у меня на него, — нарушил он молчанье. — Начнем с того, что всякого сына нервирует, что сексуальная жизнь его отца раза в три, пожалуй, разнообразней, чем у него. В тех редких случаях, когда он навещает меня у этой бабы в Гарлеме, я просто запираюсь в своей комнате и не выхожу к нему.

— Работаешь?

— Нет.

— Что делаешь?

— Пока сижу у себя в комнате. Много чего нужно обдумать. Стараюсь понять…

— Что именно?

Он не сказал, что именно.