Михаил Найман - Плохо быть мной

Я вышел в смежную с кухней комнату. Не сразу заметил, что в ней находится Мишель, — настолько неслышным было ее присутствие. Она сидела ко мне спиной, смотрела, облокотившись на подоконник, в раскрытое настежь окно и курила блант. Правая татуировка советовала братьям и сестрам не забывать, что они родом из Африки, иероглиф слева хранил загадочность. Мой взгляд бегал от иероглифа к ее затылку. Тишина стала настолько уютной, что я решился задать волновавший меня вопрос.

— Что значит твой иероглиф?

Она подняла голову не сразу, как бы не в состоянии поверить, что к ней кто-то обратился. Потом сделала это так, будто ее окликнул не я, а кто-то с дальнего конца улицы, и произнесла отстраненным, неживым голосом: «Что?» — словно удивившись не тому, о чем я спросил, а тому, что задал вопрос.

— Я говорю про татуировку.

— Это «Жень» — человеколюбие. Одно из пяти постоянств благородного человека — цзюнь-цзы. Следовать Жень значит руководствоваться соучастием и любовью к людям. Это то, что отличает человека от животного, то есть то, что противостоит звериным качествам, дикости, подлости и жестокости. Когда я набила себе это тату, я подходила к вещам легковеснее и проще. Поверить было невозможно, что я серьезно увлекаюсь конфуцианством. Я много читаю. У меня полно времени. Мне даже не надо готовить. Мы с Андре либо заказываем еду на дом, либо идем в ресторан. Он хотя бы при деле, а я просто сижу здесь одна.

Ее голос показался мне таким же пустым и неподвижным, как и сама квартира.

— Недавно я поняла одну вещь. Сказать? — посмотрела она на меня. — Буддизм — единственная религия, которую можно практиковать только там. — И, словно испугавшись своих слов, резко откинулась назад.

— Где?

— Ехать на Тибет и жить в монастыре. Нужно ехать в Китай и становиться отшельником. По-другому никак. Я скажу тебе больше, — она наклонилась к моему уху и заговорила совсем тихо, поверяя страшный секрет: — Я даже не очень понимаю, как можно практиковать христианство в этом мире.

— В этом? — я указал на пол.

— В этом, — многозначительно признала она, удовлетворенная тем, что нас объединила такая тайна.

— Поддерживаю, — заулыбался я. — Не понимаю, как можно называться христианином, если не согласен с этой жизнью. Последние месяцы в Нью-Йорке чувство, что столкнулся наконец с реальной действительностью. И никак не получается принять предлагаемые условия.

— Ты христианин?

— Был воспитан в христианской вере. Но перестал ходить в церковь.

— Не важно. — Она откинулась назад и выдохнула клуб сизого марихуанного дыма. — Ты христианин.

— Может, тебе не понравится то, что я скажу, но мне кажется, что ты так говоришь, потому что ты черная.

— Ты правда так думаешь? — проговорила она наивно. Прозвучало симпатично.

— А ты так не думаешь? Вижу, тебе важна Африка.

— Африка? — она поерзала, вспомнив. — Раньше все связанное с Африкой было невероятно важно. Я долгое время думала, что негры — избранный народ, — вздохнула она. — И знаешь, к чему я пришла? То, что говорят про избранность евреев, не пустой звук. Даже думаю сделать себе татуировку Меноры. Золотой семисвечник, древнейший символ иудаизма. Это будет больше всего соответствовать моему теперешнему состоянию. — Она снова поерзала на стуле.

Мы услышали голоса, затем увидели выходящего с кухни Андре с понуро волочащимся за ним Крейгом.

— Кто выиграл бой, милый? — подняла она влюбленные глаза на Андре.

— Я должен Хосе двести баксов, — весело ответил тот. — Холлифилд тоже черный, но он принадлежит системе. Поэтому можно сказать, мы в очередной раз стали свидетелями, как белый человек начистил задницу черному. Но я совсем не зол на Майка. Ради Майка я готов потратиться и на более крупную сумму. Ведь меня пока ни разу еще не арестовали. И каждый раз, как я слышу, что Майка снова повязали, я думаю, что он отбывает свой срок немножко и за меня.

— До свиданья, — я поднялся на ноги, покивал Андре и Мишель.

— Приходи! — сказала она мне. Очень милая, хотя голос у нее чуть мертвый, отстраненный. — Я здесь постоянно одна, буду только рада.

— Да, приходи, — отозвался Андре без энтузиазма.

Мы с Крейгом вышли на лестничную площадку и услышали себе в спину:

— Ребята!

Андре стоял в дверях и смотрел на нас искусственно расположенным взглядом.

— Я верю в вас!

Не произнеси он этой последней фразы, я бы чувствовал себя свободнее.

По пути в Нью-Джерси Крейг не сказал ни слова. Машина несла нас по Джордж Вашингтон Бридж. Я сказал:

— Джордж Вашингтон Бридж.

Он не ответил. Я сказал:

— Где-то здесь живут друзья моих родителей. Может, заедем к ним? Напоят чаем.

Вместо ответа он с раздражением резко свернул с хайвэя. Мы покатили по густо обсаженной деревьями улице, сквозь них просвечивали дорогущие дома.

— Вон дом Эдди Мерфи, — хмыкнул Крейг.

— Да ну? Я думал, он живет в Голливуде…

Крейг был не в настроении развивать эту тему. Он вообще был не в настроении. Мы остановились у шикарного особняка. Мерцающие за деревьями окна. Узнаваемые рэп-басы. Чьи-то голоса.

— С тебя десять долларов, Миша, — повернулся ко мне Крейг.

— За что?

— Я заплатил толл перед Джордж Вашингтон. Плюс бензин.

— У меня нет денег. Вычти из того, что я получу, когда толкнем траву.

— Нет.

— Нет? — переспросил я огорошенно.

Крейг не ответил. Он мрачно и обреченно смотрел в темноту.

Я отдал ему десятку, и мы вышли.

— А здесь красиво, — я огляделся по сторонам. — Просто парк, а не участок.

Я сделал несколько шагов в сторону бассейна. Он с силой схватил меня за локоть. Лицо было искажено. Он толкнул входную дверь и вошел в дом. Я за ним.

Внутри меня чуть не сбил с ног матерный речитатив Стоки Фингаза, клянущегося, что нет ничего хуже продавшихся ниггеров, которые единственно на что годятся — это стирать ему портянки в тюрьме. На огромном кожаном диване и в креслах расположились упитанные белые парни с холеными лицами, в бейсбольных кепках, в майках «Поло», осоловевшие от травы. По кругу ходил блант, на столах кучки марихуаны. В общей сложности на килограмм. Все с отсутствующим видом смотрели на экран с порнофильмом. Парень с коротким ежиком — самозабвенно. Он заведен, его глаза широко раскрыты. Он комментировал происходящее с профессионализмом футбольного репортера.

— Щас за грудку, — говорил хриплым, ржавым, как заброшенная пилорама, голосом. — Щас наклонит ее дюйма на четыре вперед. Видел, как он это сделал, Джек?

Самый представительный встал с места.

— Пойдем со мной, Крейг, — кивнул нам обоим.

Поднялись наверх в спальню.

— Отчим и моя мама недавно купили, — показал парень на огромную водяную кровать. Трех- или четырехспальное лежбище на всю комнату, верх из прозрачной пленки, видно, как внутри перекатывается вода. Парень прыгает на постель, постель колышется, он вместе с ней.