Михаил Найман - Плохо быть мной

Автобус выезжает на мост, открывается панорама Нью-Йорка. Оглядываю очертания небоскребов и, как романтический герой, грожу ему кулаком.

Вермонт оказывает магическое действие на людей. С них начинают спадать защитные слои. При въезде в штат меня прорвало. Меня тянуло вывернуть душу наизнанку любому, с кем встречался взглядом.

Городок, где автобус сделал остановку, еще нельзя было назвать вермонтским — подъезд к станции плавно переходил в заасфальтированную площадь у торгового центра. Однако магия Вермонта уже ощущалась. У меня было сорок минут времени. Я ходил по неказистым улицам и заговаривал со всеми. Расквитывался за год одиночества в Нью-Йорке. Я обращался к встречным без причины. Сказал дворнику у помойки, что в Нью-Йорке работают над выведением бактерий, которые питаются пластиком, и лет через сорок у него не будет работы. Он сначала обрадовался, потом сказал, что лет через сорок у него и так не будет работы.

Человек с видом типичного провинциального интеллигента, указав дорогу к ближайшему продуктовому, сказал, что я похож на кубинца, и добавил, что Куба осталась единственной страной, наглядно показывающей, что социализм может существовать. Я возразил, что Куба как раз грустное доказательство того, что социализм не может существовать нигде. Мы пожелали друг другу побывать на Кубе до того, как умрет Кастро, а то ведь она опять превратится в американскую выгребную яму.

В магазине я спросил продавщицу, нет ли у них кубинских сигар. Она удивилась, спросила, почему я спрашиваю. Я ответил, что только что говорил о Кубе с отличным человеком. Девушка сказала, что кубинские сигары вообще не продают в Америке. Я ответил, что все понятно, и замолчал. Какое-то время стоял, смотрел на нее и ничего не говорил. Она была симпатичная, мне этого вполне достаточно.

— Бывал на Кубе? — Она стояла за прилавком, перебирала упаковки и улыбалась самой себе. И была не прочь со мной поболтать.

— Не был. Эта страна слишком много для меня значит.

— Так что ж ты не поедешь?

— Именно поэтому.

Она засмеялась. Нашла мой ответ остроумным.

— У моей подруги то же самое с Израилем. Она правоверная еврейка и поэтому боится туда ехать. Израиль слишком много для нее значит, ей все время кажется, что она не готова.

После этих слов я почувствовал, что жизнь начинается. Стоял и смотрел на девушку. Мне казалось, что я вернулся. Куда, я не знал, но я все равно туда вернулся.

— У меня такое с несколькими странами, — вновь заговорил я. — На Ямайку точно никогда не поеду.

— Ты откуда?

— Из России. Из Москвы. И туда не поеду.

— Тоже слишком много для тебя значит?

— Нет. Просто там мне надо идти в армию.

Она опять засмеялась.

— Кубинские сигары? — спросила она меня и лукаво сощурилась.

— Глупо, правда? Наверное, местные руд-бои все равно используют для своих блантов филадельфийские.

Я посмотрел в окна и увидел первые вермонтские зеленые холмы.

Девушка сказала, что настоящих руд-боев в этом районе практически нет, одни фальшивки, и что такой способ курения марихуаны здесь мало распространен. Я сказал, что все это ерунда, и единственная причина, почему я завел весь разговор, — это чтобы сравнить ее с кубинской девушкой, они славятся своей красотой. Она спросила: я что, не вижу, что она блондинка. Я признал, что просто хотел сказать ей приятное. Она подняла на меня глаза из-за конторки и спросила, не хочу ли я записать номер ее телефона. Я ответил, что мой автобус уезжает через полчаса, но я все равно с удовольствием запишу номер ее телефона. Она сказала, что через три часа заканчивает работу, а следующая смена у нее только через два дня. Сказала так, будто это была фраза из другого разговора — совсем не того, что мы вели с ней последние десять минут. Я ответил, что через три часа буду, наверное, уже в ста милях отсюда.

— Понятно, — тихо произнесла девушка. Ничуть не обиделась, просто сказала «понятно» — мне понравилось.

Я сказал, что пора, и пожелал ей всего хорошего.

— Не опоздай на автобус, — сказала она напоследок, и мне показалось, что меня что-то ждет там, куда я еду.

Четыре тридцать после полудня. Я все еще на площади перед торговым центром и рассказываю об Амстердаме. Мой слушатель — шестнадцатилетний парнишка в панаме, которую в Нью-Йорке даже безработный не позволил бы себе включить в гардероб. Слушатель из разряда необычайно благодарных. Постоянно восторгается.

— Потрясающе, — говорит он. — Чтобы марихуану можно было вот так курить у всех на виду! У нас здесь ее тоже полно. Но чтобы зайти в магазин и купить! А стрип-клубы там небось вообще искать не надо? Они там, наверное, на каждом шагу. У нас всего один стрип-бар рядом с городом. Моя сестра хотела в него устроиться, но ее не приняли. Сказали, что у нее такое выражение лица, когда она танцует, что всех зрителей будет посещать чувство вины. Там бы ее, наверное, без разговоров приняли?

— Приняли бы. Но с лицом надо что-то делать. Там у них не столько стрип-клубы, как пип-шоу. Заходишь в кабинку, опускаешь монету, сколько в игральный автомат, открывается окошко и перед тобой танцует танцовщица.

— Она тебя видит?

— Видит. Мой друг рассказывал, что когда он туда вошел, она через какое-то время перестала танцевать и на него заорала: «Вы, англичане, такие скучные! Никогда мне не подыгрываете, когда я танцую! Все люди как люди — занимаются делом, а вы просто сидите и смотрите на меня, будто пришли в музей! Из других стран выказывают мне тем самым уважение, а вы меня совсем ни во что не ставите! Недаром про вас говорят, что вы самая чопорная нация в мире!»

Парень преклоняется перед моими познаниями:

— Какой ты сведущий! Так интересно! Вот где она, жизнь! А я ошиваюсь возле этого молла с рождения.

Мимо нас проносится джип на неимоверно высоких колесах, оттуда грохочет жесткая тяжелая музыка.

— Козлы! Называют себя гангстерами. Если есть пушка, то одна на всех, и та осталась от чьего-нибудь дедушки. Слушай, а в квартале красных фонарей ты был?

— Был. Я туда ходил с группой шотландцев. Они нажирались таблеток, шли в квартал и наперебой: «Посмотри на эту! Я бы с этой!».

— И ты тоже?

— Я больше специализировался по эстетической части. Все время обвинял их в плохом вкусе. Один раз они мне, правда, сказали: «Хватит из себя умного строить, мы тебя угощаем. Покупаем тебе любую. Раз уж у тебя такой замечательный вкус».

— А ты?

Я поднял голову и увидел, как скрывается за поворотом мой автобус. Я вскочил и завопил:

— Мой транспорт! Ушел без меня! Мой багаж!

Тот тоже встал. Он был собран. Его лицо просветлело.

— Если ты называешь это трагедией, ты не знаешь, что значит полчаса слушать истории об Амстердаме, а потом оглянуться и увидеть вокруг себя вот эту площадь и торговый центр. Идем.