Михаил Найман - Плохо быть мной

— Моя нью-йоркская девушка Полина познакомила меня с подругой Элен. Элен подсела и говорит: «Мне очень нравится Полина. И ты тоже. Что ты об этом думаешь?» Я говорю: «Мне надо спросить мою девушку».

— Ты так ей ответил? — удивилась Эстер. — У вас была любовь втроем?

— Вот именно! — воскликнул я довольный.

— Она была в тебя влюблена? — спросила Эстер с неожиданной серьезностью, отчего мне показалось, что она осведомлена о моем нью-йоркском романе.

— Кто?

— Полина. — Она произнесла это имя четко.

— Влюблена, — согласился я. — Стояла на коленях, чтобы я не уходил от нее. Даже плакала… Ну, я пойду. — Я гордо повернул к дверям общежития.

— Куда? — раздалось вслед.

— В душ. А то жарко, — небрежно бросил я, чувствуя, что немного влюблен в самого себя.

— Подожди! — неожиданно резко и недоброжелательно окликнула меня Эстер. — Я с тобой…

— Куда? В душ? — опешил я.

— Куда ж еще? Водки я уже выпила. Благодаря тебе, кстати. Теперь если что и осталось, то холодный душ.

Я остановился.

— Что ты застрял? — подбоченилась Эстер. — Долго тебя ждать?

— Душ? Со мной? — совсем уж обескураженно уставился я на нее.

— С кем же еще? — зло спросила она.

Уже какие сутки вихрь швыряет нас с Эстер по всей территории Русской школы. Регулярно в комнату стучатся студенты и приносят части нашего гардероба, найденные в самых разных местах. Трудно сказать, чем мы занимались, кроме того, что любили друг друга. Я, например, — говорил. Это сильно смахивало на исповедь. Даже если я говорил про футбол и про рэп. С пеной у рта я рассказывал о тонкостях черной музыки, бокса и футбола. Впервые мои теории модели игры мадридского «Реала», поэзии в рэпе и угнетения черных не обдавались презрением.

Я посвящал Эстер в самые глубины моей души. В скрываемое ото всех. В то, что воображал перед зеркалом после нашего разговора, когда она сказала, что ей весело. В частности, в самые глубины моей дурости. Доказывал ей, что Тьерри Анри — настоящий поэт футбола и что теперь благодаря одному Зидану можно сказать, что человечество не безликая скользкая масса. Что если отменить всю музыку и оставить лишь «Ву-Танг Клан», то этого будет вполне достаточно. А Майкл Джордан — это вообще…

Вчера ко мне в столовой подошла четырехлетняя Катя, дочка учительницы фонетики. Я уже попрощался с преподавателями, в чьей компании обедал, и направлялся с подносом к мойке сбросить объедки в бак и сунуть в окошко тарелки.

— Миша, ты странный, — сказала Катя.

— Странный?

Педагоги, слышавшие разговор, навострили уши.

— Весь какой-то обкусанный.

На следующий день в школьной газете появилась заметка «Какая муха укусила Мишу?».

Я очень боялся разочаровать Эстер. Потому выдавал многие подвиги друзей за свои. Один раз использовал эпизод из фильма, который когда-то видел. Про Эстер можно было сказать с уверенностью: счастливый человек. Веселая у нее была жизнь или несчастная, сама она была счастливой.

Для меня началась пора, которой я до того не переживал ни разу. Эстер три раза в неделю подрабатывала в магазине натуральных продуктов. Три раза в неделю я находил у себя в комнате корзину фруктов. В ней неизменно лежало письмо с подробным объяснением, почему она со мной. Я узнал о себе много нового. По письмам выходило, что я нечто среднее между сверхчеловеком, святым и любовником-сказкой.

Наш день складывался удобно. Мы должны были вставать в семь утра. Вставала она одна. Я должен был вставать тогда же, чтобы идти работать, но оставался в постели. Я лежал и сквозь полуоткрытые глаза смотрел, как она одевается, и недоумевал, почему это обнаженное тело, настолько походившее на отретушированную фотографию глянцевого журнала, что в его реальность нельзя поверить, всю ночь находилось подле меня. Затем я засыпал и просыпался только в половине первого, когда она будила меня, чтобы идти на ланч. Мы приходили под конец ланча, набирали еды и смотрели, как каждый из нас справляется с ней.

Сегодня утром, перед тем как пойти на занятия, она сказала мне:

— Пока, Мишенька. Вернусь в двенадцать и разбужу тебя. Это одна из любимых минут в моем дне — идти и думать о том, что ты еще спишь в нашей комнате. Сегодня рэгги-фестиваль! Знаешь, ты мне очень нравишься. Иди сюда.

Мы поехали на рэгги-фестиваль. Мы даже подкинули туда полуголого загорелого вермонтца с короткими дредами. Когда машина остановилась на светофоре, он влез к нам, не спрашивая разрешения. Эстер, увидев пополнение, расхохоталась.

— Послушайте, вы когда отсюда уезжаете? — забубнил парень. — Если после фестиваля отвезете меня в Берри, я дам вам столько грибов, что вам понадобится неделя, чтобы прийти в себя. Хороший ход у твоей тачки, — подался он вперед. — Едет, словно скользит по раздавленным дыням…

Мы въехали в живописный городок. Крашеные домики — синий, зеленый, салатный. Напоминает фильм Тима Бёртона. То же уютное чувство. Малый на заднем сиденье блаженно улыбался и послал открывавшейся панораме воздушный поцелуй. Он сообщил, что чувствует себя, как будто попивает молочный коктейль. Подъехав, мы увидели надпись «парковка» и вереницу машин, сворачивающих к месту. Парковкой была поляна на холме. Там от нас жестко потребовали десять долларов. Пропуск одновременно был и входным билетом на фестиваль. Пассажир заднего сидения, на которого, видимо, удручающе подействовало слово «деньги», заорал: «Выпустите меня! Что вы меня тут задерживаете?», вылез из машины и, возмущенно расталкивая парковщиков, исчез в толпе.

Мы сели на траву сбоку от сцены. Рядом лежал на спине парень. Около него сидели еще один его возраста и пожилой мужчина с седой кудрявой шевелюрой. Парень лежал никак нельзя сказать что смирно. Каждые полминуты он отрывал тело от земли и принимал сидячее положение. Какое-то время сидел, тяжело дыша, потом снова ложился на спину. Через пять минут его поведение нас заинтересовало.

— Имею внетелесный опыт, — беспомощно улыбнулся он нам. — Душа все время покидает тело. Приходится то и дело садиться, чтобы ее поймать.

— ЛСД, — пренебрежительно пробасил второй, по правую руку от него.

— Я похож на сову? — посмотрел на Эстер тот, что ловил Душу.

— Похож, — коротко ответила она.

— Поосторожнее с шутками, — посоветовал другой. — Пит и так нервничает.

— Да я сам сейчас жалею, что внедрил в себя эту гадость, — признался Пит. — Лучше было напиться. Как думаешь, какие вещи можно познать, если напьешься? — повернулся он к Эстер.

— В общем-то, никакие. Все, что нужно познать, — это чтобы тебе был двадцать один год и тебе продали спиртное.

— К этому наркотику отношение неправильное, — произнес пожилой с шевелюрой. — Раньше бытовало мнение, что он может изменить ход человеческой истории. Я все еще верю в это. Человеческий мозг работает на сорок процентов. ЛСД включает другие его части. Человек сознательно заточил себя в темницу. Выстроил вокруг себя стены. Они ему нужны, чтобы отскакивать от них.