Михаил Найман - Плохо быть мной

Мужчина смотрел на нас и улыбался. Он невольно располагал к себе.

— Меня зовут Миша, — протянул я ему руку.

Вместо рукопожатия он протянул мне косяк. Сам тут же принялся мастерить новый. Пальцы работали удивительно ловко. Я протянул марихуану Эстер. И вот она курит, смотрит на холмы, за которыми уже почти село солнце.

— Детей загоняют в школы, в душные комнаты, в узкие стены, под низкие потолки, против них висит квадратная доска, — в пространство, не для нас говорит наш новый знакомый. — Так же, как классные комнаты загнаны в геометрические фигуры, детские умы кромсают катетами и гипотенузами. Вспомните, как вы ехали сюда. Живописное путешествие, не правда ли? Но его описание сводится к номерам дорог и номерам въездов и выездов с них. Разве этого достаточно, чтобы рассказать, как вы доехали до рэгги-фестиваля?

— Устала от того, что тупость и жестокость восклицают тебе: «Здравствуй, вот и мы!» вместо напутствия, — сонно, с затуманенными глазами говорит Эстер. — Это я только что придумала, — гордо поворачивается она ко мне.

— Простите, как вас зовут? — спрашиваю я седого. — Я Миша. — Этот человек меня заинтересовал.

— За всю историю все, что делала цивилизация, — это суживала представления о мире, начиная с мифов и кончая западной философией, — не слушает он меня. — Формы и правила автоматически заковывают нас в кандалы. Так устроен наш ум: если ты видишь вещь, автоматически надо ее объяснить. Это так по-рабски! Не надо объяснять, надо просто воспринимать…

— Тупость и жестокость восклицают тебе: «Здравствуй, вот и мы!» вместо напутствия. Классно, правда? — Эстер кладет мне голову на плечо. — Даже не ожидала от себя. Если думаешь, что когда-нибудь смогу придумать что-то лучше этого, то ошибаешься. Даже немного жалко, что выдала такой шедевр. — Ей не интересен этот внезапно оказавшийся рядом с нами человек.

— Что вы думаете, когда видите этот лес? — спрашивает он. — Разве вы видите каждое дерево? Нет. Вы даже не видите зелень. Вы видите прохладу. Вы видите свежесть, влажность. Разве вам надо знать, что то, что вы видите, состоит из деревьев, а деревья состоят из древесины, а древесину можно использовать для топки или строительства домов? Разве вам нужно это знать, когда вы смотрите на лес? Просто смотрите на него, пока он не сольется с небом, а весь мир превратится в темную яму. Выключите ваш мозг — тогда он включится сам. Но включится по-другому.

— Простите, как ваше имя? — спрашиваю я уже в который раз. — Милый человек, правда? — шепчу на ухо Эстер.

— Устала от ехидных замечаний и лицемерных улыбок, устала совершать столько грехов и постоянных ошибок, — говорит она. — Что такое? Никогда в жизни ничего не сочиняла, а вдруг… — она с удивлением рассматривает остатки косяка между пальцами.

— Меня зовут Джим, — говорит наш новый знакомый.

Довольно долго мы сидим, не произнося не слова. Со сцены доносятся звуки песни. «Объединяйся, Африка! Потому что я покидаю Вавилон навсегда!» — самозабвенно заливается белый вермонтский растаман. Эстер гладит мою руку.

— В Вермонте много таких? — тихо спрашиваю я ее, с уважением скашивая глаза на пожилого.

— Сплошь и рядом, — небрежно отмахивается она.

Я удивляюсь тогда, что она нашла во мне.

— Вы работаете? — спрашиваю у него.

— Профессором в университете рядом с городком Плейнфилд.

— Это же совсем рядом со мной! — вспоминает Эстер. — Я чуть туда не поступила! Дура, что не поступила.

— Чем вы там занимаетесь?

— Всеохватывающий, неконтролируемый поток мысли… — пространно ответил Джим. — Представьте на секунду, что состояние на ЛСД — это то, что мы называем реальностью…

— Можно сойти с ума.

Джим извлек из-под рубашки две банки пива и дал одну мне.

— Нам с тобой, Миша. За то, что, сами того не зная, своими действиями мы поддерживаем ход этой жизни, заставляя ее шестеренки вращаться. Грустно, правда? — весело отхлебнул он из банки.

— Пойдем, — бросила Эстер, окинув нас сонным взглядом.

Мы шли по подвесному деревянному мосту через реку и отхлебывали пиво, подаренное Джимом.

— Устала от того, что в этом мире все устроено так, что подмена значений будет счастья залогом. Устала от того, что человек — наглядное доказательство того, что он единственная вещь, которая не была создана Богом, — продекламировала Эстер. — А я поэт! — хитро взглянула она на меня.

— Для нас честь представить вам наших братьев из Африки, группу «Послы нелегального государства», — обращается со сцены длинноволосый раста к собравшимся. — Братья из «Нелегального государства» годами вдохновляли миллионы людей по всему миру, и мы уверены, что они будут делать то же самое и с грядущими поколениями.

Грянувшая музыка «Послов» снизошла на меня, как просветление — акустическое извержение, продолжившее жить в центре моей грудной клетки независимой жизнью. «Темно-коричневый оттенок моей кожи добавляет больше цвета моим слезам. Стук моих пустых костей укачивает мне душу. Все потому, что я чернокожий… Пусть кто-нибудь скажет, что делать?» Плач саксофона забрался под кожу, щекочет нервы. Я посмотрел на Эстер, поцеловал и повел к источнику.

— Честно говоря, мне немного надоел этот Джим, — сказала она. — Хорошо, что он от нас отстал.

У источника околачивались художники. Один писал картину, другой лепил скульптуру из глины. Кончилось тем, что они упросили Эстер быть им моделью и разукрасили ей грудь и руки абстрактными узорами. В таком виде мы спустились вниз к базару недалеко от главной сцены. Я купил Эстер дешевое ожерелье, она его тут же надела.

А потом я потерял ее. И сразу все опостылело — фестиваль, горы, музыка, все. Я оглядывал место, вмиг ставшее чужим, и хотел вернуться домой. Я знал, что у меня нет дома, от этого было совсем тошно. Я бродил среди лотков и чувствовал себя хуже любого бездомного. Я знал, что если я присяду, то уже не встану никогда. Я был похож на тень.

Я обошел почти всю территорию фестиваля. Уже не чувствовал под собой ног. Наступила ночь, холодная и сырая. Я стоял посреди поля в одной майке и дрожал.

Навстречу шли люди. Один из них остановился и поздоровался. Крепкий парень в холщовой клетчатой рубашке, какие носит половина вермонтцев из тех, кто попроще. Она была теплая, ему в ней было жарко. Я подумал, что он ее носит и зимой, — вид у нее был несвежий. Он стал искать момента, чтобы встретиться со мной взглядом, и когда я посмотрел на него, подошел, чтобы завести разговор.

— Хочешь сигарету? — Он неловко, как бы заставляя себя, потянулся к пачке.

Дал сигарету, поднес зажигалку, закурил сам. Я оказался в ситуации, которую он навязал мне.

— Спасибо, — сказал я. — Я как раз подумал… — Я оборвал себя на полуслове и затянулся.