Кармело Сардо - Сорняк

За двадцать лет я много раз переосмыслил тот момент своей жизни. Бесконечное путешествие от Германии до Сицилии. Засаду в доме Доменико. Сложный и мучительный выбор в пользу мести за смерть родственников.

Сейчас, будучи уже зрелым человеком, после стольких лет тяжелого заключения, я смотрю на вещи иначе и не пытаюсь оправдать себя, я понимаю, что месть не была единственным выходом из ситуации и существовал выбор. Многие полагают, что выбор стоит между добром и злом. Но не все так просто. Передо мной стоял выбор не между добром и злом, а между плохим и худшим. Плохое заключалось в том, чтобы продолжать жить, защищать уцелевшую родню, которую продолжали убивать после того ужасного вечера. Если бы я не убил тех, кто уничтожал мою семью, то сам оказался бы убит.

Конечно, мне следовало бы довериться властям. Но тогда все верили, что государство и мафия заодно. Я не утверждаю, что так оно и было: пусть рассудит история. Но я помню, что как раз в 1986 году развернулся самый громкий процесс против мафии. Журналисты со всего мира стеклись в Палермо и писали о бессмертной мафии. В те времена на Сицилии, причем не только в бандитских кругах, обвинить человека в подлости можно было, назвав его Бушеттой – по имени знаменитого главаря мафии [9] . Слово “Бушетта” превратилось в ругательство и означало “негодяй”.

Мне разрешили иметь в камере телевизор, и вот недавно я видел интервью с прокурором из отдела по борьбе с мафией, Пьетро Грассо [10] , – он входил в коллегию судей на историческом процессе против мафии в Палермо. И представьте, Грассо утверждал, что в то время было почти невозможно найти судью, который согласился бы председательствовать на подобном разбирательстве; непросто было отыскать и присяжных.

Сейчас я задаюсь вопросом, к кому мог бы обратиться я тогда, если даже государственные власти предпочитали держаться подальше от дел мафии? И даже великим судьям и настоящим героям вроде Фальконе с Борселлино [11] пришлось бежать с Сицилии и скрываться, чтобы вести борьбу против мафии.

И я должен был просить защиты у государства?

Узнав, что моя мать и сестры вернулись в Казамарину, карабинеры сразу же стали расспрашивать их обо мне. Я был единственным совершеннолетним мужчиной из всей семьи, оставшимся на свободе. Они пытались успокоить мою мать и утверждали, что мне следует зайти в участок и “просто отметиться”.

Нашли дурака! Я прекрасно знал, что значит “просто отметиться”.

После карабинеров к нам наведалась полиция. Комиссары тоже допрашивали мою мать.

“Боже мой, – думал я. – Меня ищут военные, полиция и мафия: государство и анти-государство!”

Помощи ждать было не от кого: люди, на которых я рассчитывал, не желали связываться со мной. Более того, поняв, кто выйдет победителем из войны, все решили примкнуть к сильной стороне, которой на тот момент являлась “Коза Ностра”.

Я чувствовал себя загнанным зверем. Снова нужно было бежать с Сицилии, но я колебался. Проклятье, ведь я приехал сюда, чтобы разделаться с Джуфой. “Рано или поздно, – пытался я приободрить себя, – он должен засветиться где-нибудь. Выйти в бар, или в ресторан, или в кино…”

Там я легко убил бы его. Я замаскировался бы: нацепил шляпу и приклеил бы усы. А для бегства с места преступления годится велосипед.

Но вскоре я понял, что Джуфа никогда не допустит ошибки моего дяди и не покажется запросто в городке.

Однажды утром прошел слух, будто состоялась серия облав, нацеленных на семью Резина, Джуфу и Неторе. Государство начало просыпаться. Я вздохнул с облегчением. Правда, убить их следовало мне, но аресты освободили бы меня от тревоги, подтачивавшей силы, и прекратили бы цепочку убийств, уничтожавших моих друзей и семью.

Я опасался, что не смогу долго скрываться от полиции, и решил уехать. Однако теперь у меня не было фальшивого паспорта. И все же перед отъездом, даже ценой собственной свободы, я должен был попрощаться с матерью.

На рассвете я позвонил в дверь. Услышав мой голос, мать бросилась на порог, не успев толком одеться, и обняла меня. Она плакала от радости. Я едва сдерживался, чтобы тоже не заплакать.

Мы вошли в дом. Времени было мало, я чувствовал, что ответственность за семью отныне лежит на мне, и наказал всем вести обычную жизнь, словно ничего не произошло, и по возможности не выходить на люди. Сестер, испуганно смотревших на меня, – как же сильно изменилась их жизнь за последнее время! – я попросил возобновить прерванную учебу, а мать – позаботиться об отце. Братишке велел учиться и учиться, и пусть не вздумает связываться с дурной компанией. Я даже повысил голос, когда твердил ему наставления, чтобы он хорошенько все усвоил. Больше всего я опасался именно за брата. Несколько месяцев назад Джуфа, не колеблясь, убил подростка: тот крикнул, что отомстит за отца, погибшего во время памятной бойни. Мальчику было всего пятнадцать лет…

– Делайте, как я сказал. О деньгах я позабочусь…

Родные внимательно слушали меня. Им не хватало главы семьи.

Днем ранее я продал своему приятелю ювелиру часы “Ролекс” и другие ценные вещи, приобретенные в Гамбурге. Половину суммы, около двадцати миллионов лир, я вручил адвокату, попросив его позаботиться об отце и дяде, находившихся в тюрьме. Адвокату не следовало знать о наших денежных затруднениях. Он должен думать, что наша казна полна. Не успели мои родные возвратиться из Германии, как адвокат, не теряя время даром, пошел к матери выпрашивать деньги. Я пообещал ему, что в день суда выплачу недостающую сумму, если от отца не поступит жалоб.

– Но пожалуйста, – попросил я его, – никогда больше не требуйте денег от моей матери, иначе я вернусь и разобью вам челюсть.

Адвокат ответил, что процесс продлится долго.

– Не волнуйтесь о деньгах, – сказал я ему. – Защищайте нашу семью должным образом, в долгу я не останусь. Договорились? – Я встал с кресла, пожал адвокату руку и на прощанье посмотрел ему прямо в глаза. Он кивнул.

Выйдя из кабинета и вдохнув свежего воздуха, я задумался над тем, хорошо ли выдержал роль сурового человека.

Я оставил родным достаточно денег и со слезами на глазах простился. На Сицилии меня больше никто видеть не должен.

Лишившись фальшивого паспорта, я все равно решил рискнуть и пересечь границу с настоящими документами. Ни на итальянской, ни на немецкой границе документы проверять у меня не стали. Таможенники не удостоили меня даже взглядом. Я бежал ради мести, но откуда им было знать о моих намерениях.

Кёльн был прекрасен. Особенно меня поразил кафедральный собор, символ города, – величественная громада, возвышающаяся над Рейном, с двумя башнями-близнецами, по сто пятьдесят шесть метров в высоту каждый. Внутри собор восхищал своей мощью, от которой захватывало дух.