Евгений Мин - Ценный подарок (сборник)

С тех пор прошло много лет. Сейчас бесподобный Варенцов начальник никому не нужного учреждения, но Варенцов доказал, что без этой конторы никак не обойтись.

За эти годы жена Варенцова превратилась в старушку, сам Константин Константинович выглядит авантажно. Волосы его красиво серебрятся, тугие щечки розовы, широкая грудь незаметно переходит в живот.

Время беспощадно, и многие в учреждении разобрались в том, кто же такой Варенцов.

Как-то один из новых сотрудников спросил старейшину учреждения:

— Скажите, пожалуйста, почему Варенцова не уберут от нас?

Мудрый старик улыбнулся всезнающей улыбкой:

— Видите ли, молодой человек, не так это просто. Будь он вором, мошенником, его бы устранили быстро, а он ведь прохвост. С прохвостами, мой юный друг, еще нет общего способа борьбы. Будет, непременно будет, когда — не знаю, но вы-то до этого доживете, молодой человек.

Человек явился на свет.

Добрые боги и богини собрались у его колыбели.

Их позвала мать новорожденного, и они пришли, потому что были отзывчивы и сердечны.

— Ори, парень, громче ори! — усмехнулся краснощекий Бог здоровья. — У тебя отличные легкие и крепкие кулаки. Я наделю тебя долголетием, и ты проживешь жизнь, не зная ни одной болезни. Расти, цыпленок, будь петухом! — громко захохотал пунцовый богатырь и шлепнул мальчишку по заду.

— Не слушай его, дитя, — велеречиво произнесла большелобая Богиня. — Что такое здоровье без мудрости? Я награжу тебя умом — величайшим богатством мира.

Богиня мудрости коснулась лба младенца тонкими, длинными пальцами, и он, почувствовав холод разума, закричал еще сильнее.

— Ты будешь прекрасен, — поцеловала ребенка в губы Богиня красоты.

— Ты будешь храбр и смел! — громовым голосом воскликнул Бог отваги и трижды подкинул к потолку красное, сморщенное существо.

Тихая, растроганная, лежала в постели мать. Еле слышно прошептала она слова благодарности:

— Спасибо вам, добрые боги и богини, за то, что вы так щедро наградили моего сына.

— Он будет счастлив! — хором вскричали небожители и удалились по своим делам.

Годы шли. Младенец стал мальчиком, мальчик — юношей, юноша — мужем, и все свершилось так, как было предсказано.

Другие люди болели коклюшем и тифом, умирали от воспаления легких и разрыва сердца, а он никогда не узнал даже, что такое насморк и несварение желудка.

Первые красавицы мира превратились в уродливых старух и боялись посмотреть на себя в зеркало, а он, дожив до седых волос, был так красив, что молоденькие девушки заглядывались на него.

Он прошел через три войны, и трижды смерть отступала, сраженная его мужеством.

Он написал много книг, и люди разных стран света — белые, желтые, черные — плакали и смеялись, благословляя его талант.

И все-таки он не был счастлив.

Злобный, завистливый критик сказал о лучшей из его поэм, что это бумажный хлам, и он расплакался как ребенок.

Политический деятель забыл пригласить его на званый обед, и он огорчился и не спал две ночи.

Любимая девушка, которой он подарил свою самую прекрасную книгу, предпочла ему спекулянта, подарившего ей кольцо с драгоценным камнем. И он страдал.

Старуха мать сокрушалась:

— Чего ему не хватает, моему бедняжке?

Бедная женщина! Это ведь она, пригласив к сыновьей колыбели добрых богов и богинь, забыла позвать Бога юмора — великого целителя маленьких огорчений и больших невзгод.

Вечер перешел в ночь, но никто этого не заметил. Было шумно, весело и бестолково. Кто-то слушал магнитофон, звучал низкий, хрипловатый голос недавно погибшего артиста, длинная девушка с детским лицом старательно и неумело вытанцовывала модный танец, двое мужчин допивали остатки горячащего напитка, юная пара на лестничной площадке объяснялась в любви, и поцелуев было гораздо больше, чем слов.

Лишь один Молодой человек, который только что веселился вместе с другими, ощутил приступ тоски. Все сделалось скучным и ненужным. Это не было ранним похмельем. Он пил мало, был трезв, голова ясная, но ему показалось, что он сейчас где-то, кому-то необходим. Веселое, беспечное общество стало в тягость.

Он ушел.

Осторожно обойдя парочку, все еще неутомимо целовавшуюся на площадке, он спустился по старой лестнице со ступеньками, источенными, как фамильные серебряные ложечки.

Набережная была пуста. Корабли, закованные в черную гладь реки, дремали в ожидании рассвета.

На мосту, перегнувшись через перила, стоял сержант милиции.

По его унылой спине было видно — это рыбак, утомленно ждущий конца дежурства, чтобы заняться любимым делом.

Молодой человек хотел поговорить с сержантом, но, вспомнив, что пил горячащий напиток, воздержался.

Он не спеша перешел мост, долго смотрел на стадион. Тишина до краев наполняла его круглую чашу.

Молодой человек стоял у истоков проспекта, льющегося от моста до пятиугольной площади.

Он медленно пошел вдоль проспекта. Тусклый свет фонарей придавал ему сходство с коридорами зданий, где когда-то обучались благородные девицы.

Было холодно и одиноко. Он подумал, не отправиться ли домой, но увидел, как метрах в двадцати от него появился маленький мужчина, который с трудом нёс в футляре виолончель.

Он быстро догнал виолончелиста, вежливо и тихо сказал:

— Позвольте помочь вам, я вижу, как вам трудно нести инструмент.

Страх метнулся в глазах музыканта.

— Нет, нет, не нужно, я сам.

— Ну зачем же, — мягко уговаривал его Молодой человек, — я моложе, сильнее…

— Нет, нет, — пугливо оглядывался по сторонам музыкант и метнулся в переулок, с трудом волоча инструмент.

Молодой человек остановился. В свете фонаря было видно, что его чистое, гладкое лицо стало старше. Тоненькая, еле заметная черточка, которая с годами станет одним из шрамов, нанесенных временем, залегла у рта. Он стоял и думал: почему его испугался музыкант? Неужели потому, что музыкант был стар и тщедушен, а он высок и силен? Он думал о том, настанет ли время, когда не будет посторонних и каждого встретит пожатие дружеской руки. Он верил, что это будет, но когда же?

Стало холодно и пусто. Он пошел быстрым шагом. Кое-где в окнах домов горел свет, но каким-то чутьем он угадывал, что не нужен там.

Он остановился у семиэтажного, словно высеченного из гранитной скалы дома. Здание было погружено в глубокую тьму, и лишь на самом верху, под крышей, горел слабый свет.

Он вышел на середину улицы и стал наблюдать за светящимся окном. Огонь то гас, то зажигался — так, словно это был маяк, указывающий ему путь.