Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

Поезд дернулся, заскрежетал и остановился. Это была не первая остановка, и Громов не ждал от нее ничего особенного,— то полустанки, то просто замрем среди ровного поля не пойми почему, отдыхаем, переводим дух, плетемся далее… но вскоре в окно, совсем рядом с его головой, решительно постучали. По вагону побежала перепуганная проводница.

— Батюшки, партизаны,— причитала она,— партизаны напали! Мальчики, не погубите, мы за вас! Ей, пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Молодой человек в ватнике с оранжевой повязкой на рукаве прошел по вагону, оповещая пассажиров:

— Господа и товарищи! Рельсы взорваны молодежной боевой организацией «Революционная альтернатива». Можете оставаться на местах, но предупреждаю вас, что это бессмысленно. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Просьба не оставлять в вагонах свои вещи. Боевая организация «Альтернатива» действует бескорыстно. Ваше барахло нас не интересует,— чувствовалось, что партизан любит поговорить.— Наша единственная задача — разрыв коммуникации и прекращение бессмысленной бойни. Так всем и передайте, если спросят. А спросят, кто взорвал,— передайте привет лично от бойца Петра Каланчева, по кличке Каланча…

— Каланча!— неожиданно крикнул с нижней полки рядовой Воронов.

— Ктой-то?— дурашливо отозвался Каланчев.

— Это я, Воронов.

— Господи! Ворона! Ты откуда? Ты же на фронте, Ворона!

— Да я в Копосово тут… по заданию еду,— уклончиво отвечал Воронов.

Громов понял, что роли поменялись и что теперь он у Воронова в руках. Сейчас рядовой сдаст его партизанам, которые вряд ли благоволят к офицерству, тем более федеральному,— и прощай, моя блондинка. Воронов, однако, никого сдавать не собирался.

— Товарищ капитан,— зашептал он доверительно,— разрешите обратиться!

В него настолько вбили воинскую вежливость, а Громов еще и добавил, что теперь, в экстремальных обстоятельствах, он не мог слова сказать в простоте.

— Обращайтесь,— кисло сказал Громов.

— Это мои товарищи, я сам когда-то был в «Альтернативе»,— шептал Воронов.— Знаете, еще когда они просто… ну, в армию не шли и все такое… Это уж потом я узнал, что они поезда под откос пускают. А тогда ничего такого, поэтому я с ними и был. Они нормальные ребята, товарищ капитан. Никому ничего не сделают. Может, еще до Копосова добросят… нам же срочно, да? Я договорюсь, да?

— Договаривайтесь,— пожал плечами Громов. В этой ситуации от Воронова могла быть хоть какая-то польза.

На все купе голосила проснувшаяся мамынька. Боец Петр Каланчев по прозвищу Каланча, хилый и малорослый, проталкивался к Воронову.

— Ты с кем тут?— спросил он, потискав друга в суровых подростковых объятиях.

— Это капитан Громов, следует в отпуск, в Москву,— сказал Воронов.— Лучший у нас офицер, очень солдат бережет.

— Вы, Воронов, погодите мне характеристики давать, это вам пока не по чину,— брезгливо сказал Громов.— Здравствуйте, Каланчев. Я хочу говорить с командиром вашего отряда.

— Мало ли чего вы хотите,— засмеялся Каланчев.— Тут не вы командуете.

— Каланча!— укоризненно прошипел Воронов.— Он приличный человек. Чего ты, в самом деле…

— У тебя все приличные,— сказал Каланчев, не отводя глаз от Громова. Громов хорошо видел, что Каланчев — зеленый пацан и что на дне его глаз плещется страх. Надо было не сбавлять тона, и пацан поплывет.— Вы, капитан, в отпуск, значит, следуете?

— Я вам отчитываться не буду,— спокойно сказал Громов.— А вот с командиром вашим мне есть о чем переговорить.

— Ну, положим, я командир,— нагло заявил Каланчев.

— Что положим, так это точно,— заметил Громов.— На такого командира только положить. Вы зачем взорвали дорогу, Каланчев?

С ним не стоило особенно церемониться. Это был революционер, интеллигент, мальчишка, вчерашний студент, начитавшийся прокламаций, неудачливый в любви, покупавший успех у девчонок экстремальными акциями, и ему было решительно все равно — раскидывать листовки, швыряться помидорами, давить апельсины или в военное время взрывать дороги. Обычно от этой публики не бывало ни вреда, ни пользы, но в военное время они занимались прямым саботажем. Громов слышал о каких-то партизанах, но считал их частью федеральной мифологии — где-то по чьему-то раздолбайству пошел под откос или попросту был украден поезд со жратвой или боеприпасами, вот и свалили на партизан, как валили на них все во всех войнах. Громов знал цену партизанскому движению — плохо организованное, хаотичное, трусливое, оно годилось для демонстративных акций, никак не для систематической черной работы, которая и есть война. Оказалось, однако, что партизаны существовали, черт бы их побрал совсем. Вот куда делись сопляки из антивоенных демонстраций, доморощенные леваки из числа золотой молодежи, элита Садового Кольца, вечно играющая в шестьдесят восьмой год. «Партизанские повести», мать их. Вечно-то здесь не может кончиться гражданская война.

— Ну ладно,— с угрозой проговорил Каланчев.— К командиру хотите? Будет вам сейчас командир. Эй, Ворона! Этот федерал тебя обижал? В наряды ставил?

— Кончай, Каланча!— почему-то вполголоса проговорил Воронов.— Ну чего ты, в самом деле… Говорят тебе — он нормальный человек…

— А то у нас быстро,— сказал Каланчев.— Ну чего, если вы все еще хотите к командиру, то марш-марш. Он сейчас машинисту справку выдает, что машинист не виноват. У вас же, сами знаете, строго теперь. По законам военного времени.

Они вышли из вагона. Было темно, пахло гарью, росой и тринитротолуолом. Далеко впереди насыпь была разворочена взрывом. Около паровоза стоял рослый малый, тоже в ватнике, но без шутовской повязки, и втолковывал что-то машинисту. Пищала птичка. Прочие партизаны покуривали поодаль. Пассажиры предполагали пойти пешком. «Пиздец!» — подумал положительный персонаж, представив последствия. Потом плюнул. «Пошли»,— приказал потешный партизан, показывая перстом прямо.

Искры костра взлетали в сырое небо, чертя огненные зигзаги. Вокруг костра располагалась боевая организация «Революционная альтернатива». Воронов с Громовым на правах почетных гостей допивали двойные порции рома. Было три часа ночи. Высокая темноволосая девушка длинными пальцами перебирала струны обшарпанной гитары, явно побывавшей во многих походах еще в бардовские времена.

— А я вас читал, если вы тот Громов,— неожиданно сказал командир отряда Черепанов, высокий, носатый и непримиримый. Ему было лет пятьдесят. Он был из тех гуру, учителей-новаторов, сектантов-подпольщиков, что заражают детей поголовной ненавистью к миру взрослых и в конце концов уводят в леса. Начинается все с театра-студии или кормления бездомных собак, а кончается растлением или волной самоубийств.— У вас что-то было про первую любовь. Та-та-та первая любовь. Очень музыкально, только с надрывом. Я тогда подумал, что этот автор точно долго не выдержит, обязательно бросит. Вы до каких лет писали?