Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Ага, я трус и именно поэтому пошел на фронт.

— Пойти на фронт — не храбрость, а тупость. У вас нету силы взять и перестать заниматься бессмысленными убийствами. Просто сказать: я не хочу воевать ни на чьей стороне.

— Ага,— повторил Громов.— Очень знакомо. Занимайтесь любовью, а не войнами. Че Репанов. Боливийские леса под Блатском. Будьте реалистами, требуйте невозможного, совокупляйтесь в сельве. Вы-то и запускаете мир по кругу. Кто-то строит, а вы взрываете, и поэтому все всегда не достроено.

— Каждому свое,— сказал Черепанов. Видимо, он тоже часто вел такие споры.— Тут никто никого не переспорит. Лучше просто не пересекаться.

— Не пересечешься тут, как же,— сказал Громов.— Едешь по заданию, а тут вы…

Самая темная ночь бывает перед рассветом. Было темно, и потрескивал костер. Скво сыграла красивый проигрыш и низким голосом запела старинную партизанскую песню «Белла чао».

Это была песня итальянских партизан, сочинявших ее в куда более драматических обстоятельствах. Но так она была хороша, что и эти обстоятельства — сырой лес с поддельными партизанами в выродившейся стране — дотягивала до себя, придавая им нечто героическое. Партизаны всех мастей умудрились сделать так, что им оказалось посвящено все лучшее в мировом искусстве. Партизаны — это красиво. О чем может петь регулярная армия? В худшем случае о Родине, в лучшем о том, как дотянется до ближайшей деревни и отжарит там всех девок. Регулярная армия скучна, как все регулярное. Партизан — прелесть беззаконного и неразрешенного; партизанские песни лучше всего поют в Италии, Испании и Латинской Америке, в благодатных землях, где никто ничего не умеет делать, потому что все немедленно отбирают. Партизанский фольклор рождается там, где идет борьба за независимость, а борьба за независимость всегда идет в пышных, ботанически цветущих местностях, где не надо работать, потому что земля родит сама или население умеет с ней договариваться. Там-то появляются захватчики, вроде как в центре Мезоамерики, где жили сначала тихие земледельцы, потом пришли воинственные ольмеки, их выгнали воинственные тольтеки, тольтеков погнали ацтеки, ацтеков покорили инки, а на инков нашлись испанцы, которых потом, впрочем, тоже колонизировали американцы при молчаливом злорадстве коренного населения. Те же из коренного населения, кому надоело ничего не делать,— потому что делать что-либо значило немедленно отдавать все хозяину,— подались в партизаны, уничтожая всех захватчиков по очереди; вот почему в Латинской Америке так много партизан.

Партизанские песни поются о быстрых, слезных расставаниях под крупными звездами; о ночлегах в горах и о походной любви с маленькими, смуглыми, отчаянными партизанками, которым жить осталось недолго. Да, впрочем, всем жить осталось недолго, поэтому в партизанских песнях есть гордая жалобность, заранее ощутимое сострадание ко всем участникам сюжета. Партизанская песня всегда поется об истерзанной Родине, которую нам никогда не вернут. И в самом деле, когда коренному населению удавалось ненадолго вернуть свою истерзанную Родину, оно первым делом переставало работать, так что железные дороги, дворцы и теннисные корты захватчиков немедленно приходили в упадок. Некоторая часть коренного населения, привыкшая к войне, не удовлетворялась тихой жизнью на Родине и принялась устраивать военные перевороты, в которых все свергали друг друга. Захватчиков было столько, что никто уже не помнил, кто первый, а потому главным населением каждое считало себя. Девятнадцатилетние генералы входили в разрушенные дворцы и вырезали прислугу, а пожилые писатели из бывших журналистов писали об этом короткие романы длинными фразами. Остатки свергнутого режима уходили в горы партизанить и тем покупали моральную правоту. Президентский дворец горит, в роскошном саду при дворце не смолкает перестрелка, американские вертолеты обстреливают окрестности, отряд уходит в горы, у меня пятнадцать минут, ночь, океан, бетонная набережная, запах гнили и водорослей, прощай, Росита, больше мы никогда. Смуглая скво еще перебирала струны, и партизаны, продолжая петь, поднимались, затаптывали костер и строились в ряды.

— Наш час! Настал! К оружию, мой друг!

Студент! Шахтер! Крестьянин, металлург!—

пели они по-испански, потому что по-испански красивее. Все так же, не умолкая, они построились в колонну по три и ушли куда-то в глубь леса. Почему партизанские песни всегда прекрасны? Потому что партизаны всегда правы. Партизаны, черт бы их побрал, хорошо устроились. Ни у кого из людей более мирных и легальных профессий нет такой увлекательной мифологии. Девушки любят партизан — вероятно, еще и потому, что партизаны всегда ненадолго, не успеваешь соскучиться, как уже убили или спрятался.

— Вот едут партизаны подпольной луны,— сказал Громов, когда они с растерянно улыбающимся Вороновым остались вдвоем около догорающего костра.— Пускай их едут. Черепанов мне объяснил, что Копосово отсюда в десяти километрах на восток. Подъем, Воронов. Ино еще побредем.

— И долго ты рассчитываешь водить всех за нос?— спросила Женька.

— Года четыре,— беспечно отозвался Волохов.— Этот ваш Моше водил сорок лет… за нос.

— Не трогай мою религию, Касс Кинсолвинг!

— Ладно, Жень. Не в Каганате, в конце концов.

В деревенской бане, где они украдкой встречались второй месяц, пахло березовыми вениками. Тускло мерцало квадратное оконце зеленоватым светом июльской ночи. Скоро август, начнут падать звезды, природа зацветет в полную силу, прежде чем умирать.

— Сколько раз мне говорили — «Иди ты в баню!»,— сказал Волохов.— Я и не предполагал, что это заклятие. Видишь, я в бане, и моя бы воля — никуда бы не уходил отсюда. Знаешь, что меня больше всего огорчает?

— Ну?

— Я где-то читал… у Брэдбери, что ли… что человек — это и есть машина времени. Время проходит, а человеку ничего не делается, как во время путешествия, скажем, по проселочной дороге. Я не видел тебя три года, с того раза перед самой войной, а до того еще сколько-то, и еще сколько-то. И вот как будто ничего не было — понимаешь?

— Ты, Вол, забавный, у тебя все такие америки…

— Ну, жизнь и состоит в постоянном подтверждении давно известных вещей. Как будто всех сюда послали для того, чтобы доказать пять-шесть теорем. Кто-то не доказал, его, наверное, на второй год, разбираться во всех ситуациях по второму, третьему кругу… Отсюда навязчивые повторы одних и тех же мотивов в некоторых биографиях, национальных историях… А у нас с тобой все доказывается с первого раза, значит, мы скоро умрем.