Корбан Эддисон - Слезы темной воды

– Можно мне хоть немного отдохнуть? – недовольно проворчал он, ответив на звонок.

– Пол, это Брент, – произнес Фрейзер. – Извини, что беспокою, но у нас ЧП. Два американских медика были похищены из лагеря беженцев близ Дадааба [36]в северной Кении. Мы думаем, их переправили через границу в Сомали.

Пол откинулся на подушку, чувствуя, как подступает головная боль.

– А я уж подумал, ты звонишь пожелать мне счастливого Рождества. – Дав Фрейзеру время поизворачиваться в объяснениях, он сжал тиски покрепче: – Ты же знаешь, я в Колорадо. С сестрой. У меня выходные.

– Извини, – с раскаянием произнес Фрейзер, – но ты нужен нам. Два месяца назад Кения отправила войска в Сомали на борьбу с «Шабааб». Америка активно их поддерживает. Если заложники попадут в руки радикалов, у нас будет новый Ник Берг [37].

Пол потер лоб.

– Значит, найдите их и освободите. Наверняка Фрэнк Редман с радостью за это возьмется.

В трубке раздавалось дыхание Фрейзера.

– Я знаю, у тебя был тяжелый месяц. Нам всем было нелегко. Но если ошибки и были допущены, то не по твоей вине. Ты выполнил свою работу.

«Ты чертовски прав», – подумал Пол, но вслух произнес:

– Спасибо, Брент, но до Рождества осталось два дня. Закажи мне билет на двадцать шестое. Если тебе кто-то нужен прямо сейчас, пошли Родригеса.

Фрейзер заколебался:

– Это просьба Гордона Талли. Что мне ему передать?

Пол не стал выбирать слова:

– Передай ему, что я не его сучка. В следующий раз, когда он пришлет на дело большого командира, который не будет слушать меня, я сразу же развернусь и уйду. Хотя нет, не говори этого. Скажи ему, что у меня выходные.

После этого Пол выключил телефон. Он подошел к окну и отдернул занавески, впуская в номер поток света. Горный пейзаж был подобен зимней сказке – все вокруг белым-бело, кроме неба. Лучшего дня для катания на лыжах не придумаешь.

Он послал сообщение Меган: «Не вопрос, сестренка. Ты же знаешь: я люблю тебя. Через час встречаемся у лифта».

В мире здравоохранения Ванесса не могла представить места более приятного, чем смотровой кабинет больницы «Семейная медицина “Маленький Мир”». Теплое освещение и мягкие голубые и золотистые тона навевали мысли о весеннем рассвете; увеличенные фотографии детей – по одному с каждого континента – отображали широкий охват практики; разноцветные рисунки мелом, сделанные детьми-пациентами, настраивали на радость и жизнь, а не на болезнь и смерть. В корзинке на полу лежали игрушки для самых маленьких, сквозь замерзшее стекло в помещение проникал естественный свет, под подоконником раскинул ветки папоротник, а все медицинские инструменты были спрятаны в шкафы. Да, она часто задавалась вопросом, что об этом всем думают ее клиенты-беженцы, которые зачастую прибывали в Соединенные Штаты, не имея ничего, кроме личной одежды. Они были привычны к шумным госпиталям в грязных лагерях с бесчеловечными условиями. Смотровой кабинет же, напротив, представлял собой любовно взлелеянный оазис спокойствия и порядка. И даже после десяти лет практики она по-прежнему не могла решить, каким было его воздействие на пациентов, раздражающим или обнадеживающим.

«Что скажет Халима?» – думала она, просматривая лежащую перед ней анкету. Восемнадцатилетняя девушка была самой старшей из пятерых детей, лишь трое из которых выжили. Родилась в Дарфуре в Западном Судане, была мусульманкой, но не арабкой, что сделало ее жертвой этнических чисток, проводимых суданским правительством. В конце 2003 года солдаты сожгли дотла ее деревню, убили ее отца и двух братьев. Мать бежала с Халимой и другими дочерями в Какуму, где они прожили в лагере для беженцев семь лет, пока их не переселили в США.

Халиме повезло. Она была умна, трудолюбива и, живя в лагерях, сумела неплохо освоить английский. К тому же природа наделила ее крепким телом – она пережила хроническое недоедание и дважды болела малярией, но мытарства почти не оставили на ней заметного отпечатка. Когда Ванесса осматривала ее в первый раз, у нее не было времени на физиологию. Тогда она только наводила мосты взаимопонимания и определяла, нет ли проблем, требующих немедленного внимания, наподобие инфекций или паразитов.

– Вы здоровы, – сказала она девушке. – Нужно будет еще провести анализы, но у вас есть повод радоваться.

– Субханаллах , – произнесла Халима, и ее большие глаза заблестели. – Хвала Всевышнему.

Ванесса провела девушку до коридора, где ее ждала мать.

– Я бы хотела увидеть вас снова через пару месяцев. В регистратуре назначат день.

Халима улыбнулась:

– Вы очень добры, доктор Ванесса. До свидания.

Как только она ушла, аккуратно выстроенный фасад, возведенный Ванессой, пошел трещинами. Она быстро вернулась в кабинет и заперла за собой дверь. Ее горе напоминало тропический ураган: невозможно было предугадать, когда он налетит и с какой силой. Ей случалось расклеиваться и на людях, и поэтому она всегда носила с собой бумажные носовые платочки. Но такое происходило редко. За прошедшие два месяца она почти превратилась в затворника, редко выходила из дома и мало где бывала, кроме практики и послеоперационной палаты, сначала в Джорджтаунском медицинском центре, а теперь в Национальном реабилитационном госпитале «МедСтар». Она знала, что чем раньше вернется к обычному ритму жизни, тем скорее ее сердце начнет заживать. Но одиночество безопасно, а люди непредсказуемы. Намного чаще ей хотелось быть одной.

Вскоре разгар урагана миновал. Она посмотрела на часы. В больнице нужно быть через час, а ехать туда тридцать минут. Она закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании. Нужно быть сильной ради Квентина. Допрос будет для него настоящим испытанием. Он согласился на него, и доктор Гринберг, его нейрофизиолог, дал ему разрешение, несмотря на провалы в памяти Квентина. Но в ФБР работают безжалостно дотошные люди. Ванесса провела два дня со следователями, и не раз случалось, что их вопросы доводили ее до слез.

Она открыла глаза, и ее взгляд упал на письмо, лежащее рядом с компьютером. Последнее письмо Дэниела, отправленное в тот день, когда они покинули Сейшелы. Чтение его превратилось для нее в ежедневное священнодействие. Для нее это письмо было хвалебной песнью Квентину и портретом того человека, каким он стал бы, если бы его мозг исцелился.

Дорогая моя В.

Мы отправляемся на Реюньон. На Сейшелах мы провели восхитительную неделю. Каждый из островов по-своему неповторим, но Ла-Диг – это что-то. Настоящий рай из солнца, песка и моря, бесконечно далекий от шумной суматохи современных джунглей, которые нам так хорошо знакомы. На Ла-Диге душе не нужно съеживаться, чтобы защитить себя. Она расправляет крылья и взлетает.