Марина Вишневецкая - Вышел месяц из тумана

Аня встает, уже встала почти!

– Анюша!

– Надоело.

Ноги еще полусогнуты, я их обхватываю:

– Ты что?

– Отпусти!

– Разобьешься же!

Если она одолеет, мы выпадем вместе.

– Не дури, девочка, не дури. Я же тебе сказал: бумага дорожает…

Мне удается встать на оба колена, ее колени тяну на себя. Виляет задом, руками… Я же сильнее, малышка! Навалился. Затихла:

– Прямо сейчас?– ее голос слабеет.

– Ложись поудобней.

– Опасность тебя возбуждает?

– До безумия!– (Так импотентами становятся, дуреха!) – Где мой серега ?., где мое солнышко…

Высота метров семь. В летящем корыте! Идиотка. Сняла их и бросила за борт.

– Ты еще платье кинь следом.

– Сейчас!– и уже из него змеится.

– Там костер!– я тяну вниз подол.– Там Семен и еще кто-то!

– Где?– голой попой на оцинкованное железо.– Где костер?

– Только что был! Задницу простудишь. Дать мои?

– А ты их не обкакал от страха-то? Сперматозоид на марше…– Вдруг вздернула платье вверх, оно уже полощется над головой. Ее тело, потому что лицо подзапуталось в ситце, только тело сейчас, только плавность, округлость, упругость, непостижимость… оно больше ее, оно вместо нее…

Вот уж воистину, возлюбленная – аббревиатура вселенной. Сноска номер один.

Платье бросила вниз! Неуклюжий его ком вдруг распахивается и неспешно царит, отчего-то виляет… Чем оно ближе к воде, тем более напоминает хвостатую розовую рыбу.

– Аня!

Она прыгает следом. Солдатиком! Ее же в лепешку сейчас! О воду, о дно – я не знаю, что там! Крик. Ушиблась? Вода. Вся ушла. Значит, там глубоко. Платье тоже набухло и медленно тонет. Там течение, что ли… Его быстро несет! Аня, ну же? С мужиками в четыре балла тягалась! Это место в воде, я не вижу его. Там рука? Всплеск. Нет, просто волна… Ей, наверное, больно сейчас.

Прыгнуть следом? И сразу ко дну. А потом – сразу в лифт? Нюша наверняка ведь решила, что это – выход, ход туда, лаз… Не знаю. Я ведь здесь!

А все-таки, маэстро, правила игры хотя бы игрокам-то надо сообщать?!

Очень может быть, что вся пятая глава будет состоять из одних «Всевочкиных» стихотворений.

Все. Вода и вода. Во всю обозримость.

Лодочка, та, которая с нами, уже крошечной точкой.

Залегаю на днище. Нюшин запах… он еще тут. Или чувствовать, или думать – делать то и другое разом бесполезно.

Нюшик мой! Я раскис. Я сейчас соберусь и такое крутое подумаю, что все сразу и кончится! Вот увидишь.

Только сделаю сноску (я же чувствую, что никто ее тут не сделает, кроме меня): открыть кавычки, Возлюбленная – аббревиатура вселенной, закрыть кавычки. Новалис.

Неужели все это должно завершиться его стихами?! И из них читатели смогут вычитать развязку? Анна на шее – так будет называться последнее. Ведь она не нужна ему! Это ясно как Божий день.

Только это и ясно здесь…

Роман путешествия от «Одиссеи» до «Дон Кихота», до «Мертвых душ» вплоть, сменился – ненадолго, всего лет на полтораста – романом пути: от Стендаля, ну скажем, до «Волшебной горы». С этим тоже давно уже ясно. (Кстати, «Мертвые души» удивительны тем еще, что они – место встречи романа путешествия Чичикова с романом пути «Руси-тройки»). Ну да ладно. Я – о другом, я о том – что же дальше? А дальше нас ждет – роман тракта (термин – мой, и прошу ссылаться!). Тракт – это такой специфический путь, путешествие по которому совершается сразу во всевозможные стороны, что позволяет уравнять в правах все возможные трактования, ради которых этот роман, собственно, и создается! Сам по себе он, как правило, скучен до неприличия. К сожалению, скучен не в том смысле слова, в котором хотелось бы! А потому предлагаю – в желаемом смысле – издавать его скученным, то есть кратенькой вступительной аннотацией, предшествующей полному собранию всех опубликованных в прессе, а также специально заказанных по этому случаю трактований!

Эй, Анюша, ты как там? Я хочу рассказать о тебе, чтобы… Чтобы не кратенькой аннотацией! Чтобы эту хотя бы главу дочитали, и с удовольствием!

Они что ведь удумали – эти – трактирщики,— они вообразили, что убили Иерархию. Расчленили и куски разбросали по свету. Представляешь, Анюшик?.. Улетучился запах твой… и насиженное попой тепло.

Расчленили, куски разбросали и искренне верят, что – навсегда! Неужели не понимают, что есть время разбрасывать части тела и есть время их собирать? Что Исида ( Исида тысячеименная, Исида о десяти тысячах имен! Сноска номер два!) отыскала уже плечо и запястье…

ЧТО ДОКАЗЫВАЕТ СУЩЕСТВОВАНИЕ ИЕРАРХИИ:

1. То, что червяк глупее курицы, курица – кошки, а кошка – обезьяны.

2. То, что земля – внизу, а солнце – в вышине. И половые органы – внизу, а желудок – над ними, а над желудком – легкие, а над всем этим – сердце, а выше сердца – один только рассудок.

3. То, что Игорек написал мне про Иерусалим: «Бог здесь настолько близко, что ты сам себе уже не труден».

4. То, что и Смысл , и Промысел пишутся через мы. (отнюдь не через я, как, например, дегуманизаци-Я и деконструкци-Я).

5. То, что душа всегда знает…

Я съезжаю! Корыто идет на вираж? Надо сесть попытаться. Непросто. Буквально вдавливает в дно! Теперь потряхивает – как на сковородке. Зато отпустило уши. Вижу землю! Светлый, в звездах, песок по левому борту. Метрах в трех. Так, закончил вираж. И, по-моему, продолжаю снижение. Вижу небо. Упираюсь, во что чем могу. Небо серое, как и песок, но без звезд. Новый крен – до земли полметра. Если эту посудину сейчас не выровнять… Есть горизонталь! Есть касание! Скользим по песку… Стоп-машина. Даже волосы взмокли.

Там кустарник и дым – тонкой струйкой. Костер?

А песок-то упруг!

Здесь недавно была вода – как бечевки разбросанные, следы волн. И водоросли влажного, сочного цвета… Самое живое в этом вымороченном пространстве – мертвые звезды, поблекшие, рыжие, в светлых крапинах, с изумительно выпуклыми прожилками вдоль хребта, и этот – стеной – сухой кустарник.

Не кричать, не бежать. Пять минут ходьбы. Ну, от силы семь.

Мы познакомились с Аней только потому, что один мой знакомый забыл в ее архиве свою записную книжку, потому, что это был очень случайный знакомый и мои имя с отчеством были записаны им полностью. Чуть игриво, но, в общем, брезгливо она читала мне фамилии остальных. Я без всякой охоты отвечал: нет, не знаю, впервые слышу, дальше… На что и примчалась Катя, сделала страшные глаза: это из милиции? это из «Памяти»! только не говори наш адрес! положи трубку! я кому сказала? положи трубку! Это был предотъездный синдром, невозможный без мании преследования. В конце концов она вырвала телефонный провод. Анюша перезвонила, поскольку на кухне стоял еще один аппарат, Катя бросилась к нему. И получила: «Ваш адрес я знаю и так. Вторая улица Восьмого Марта – упасть и не встать!– дом 5, квартира 49». Я молчал. Я упивался ее страхом. Это был предразъездный синдром. Я нажал на рычаг и сказал: «Дело швах. Впрочем, может быть, половинок они и не трогают?» Никогда ее рот не казался мне столь чувственным. Губы потемнели и увлажнились, язык змеино вибрировал… Я погладил ее по щеке, тронул рот. Скорее укусил его, чем поцеловал. Она вырвалась: «Тебе-то – что? Это меня с моим сыном здесь изнасилуют и прирежут!» Не желание… разве что желание ее по постели размазать…