Хантер Томпсон - Проклятие Гавайев

Он протянул мне руку.

– Здравствуй, Док, – поприветствовал он со странной улыбкой, – я думал, ты с этим делом завязал.

– Так и есть, – сказал я, – но стало скучно.

– И мне, – признался Скиннер, – я уже выезжал из города, когда мне позвонили. Кто-то из марафонского комитета. Им потребовался официальный фотограф с окладом в штуку в день.

Он кинул взор на связку новеньких никонов на переднем сиденье авто.

– Я не смог их послать. Это шальные деньги.

– Боже, – сказал я, – ты, никак, в фотографы заделался?

На секунду он уставился в пол, а потом медленно повернулся ко мне, вращая зрачками и обнажая солнцу зубы.

– На дворе восьмидесятые, Док. Я тот, кем приходится быть.

Скиннер не чурался денег. И, тем паче, лукавства ради них. Когда мы познакомились в Сайгоне, он работал на ЦРУ, летая на вертолете "Эйр Америка" и заколачивая, как поговаривали его знакомые, $20.000 с гаком в неделю на опиуме.

Мы всегда избегали темы денег, а он, к тому же, вегетативно не переносил журналистов, но вскоре мы подружились, и я провел последние недели войны, куря с ним опиум на полу его номера в "Континенталь Паласе". Мистер Хи приносил трубку ежедневно в районе трех – даже в тот день, когда в его дом в Чолоне попала ракета – а мы безмолвно лежали в ожидании магического дыма.

Одно из моих наиболее четких воспоминаний о Сайгоне – растянувшись на полу и приложив щеку к прохладному белому кафелю, я слушаю призрачный, сопранный лепет мистера Хи, который скользит по комнате с длинной черной трубкой и лабораторной газовой горелкой, беспрестанно и сосредоточенно что-то завывая на неведомом нам языке.

– Для кого ты сейчас пишешь? – спросил Скиннер.

– Освещаю гонку для медицинского журнала.

– Замечательно, – пробурчал он, – мы сможем использовать хорошие медицинские связи. Какие наркотики у тебя с собой?

– Никаких, – ответил я, – совсем никаких.

Он пожал плечами, потом взглянул на пришедшую в движение карусель и посыпавшиеся со спускного желоба сумки.

– Как скажешь, Док, – сказал Скиннер, – давай-ка загрузим твои вещички в машину и свинтим отсюда, пока меня не сграбастали за особо тяжкое преступление. Я не в том настроении, чтобы с кем-то лаяться.

Толпа зверела, а восточная полисменша выписывала квитанцию. Я выхватил пиво из руки Скиннера, сделал продолжительный глоток и швырнул свою кожаную сумку на заднее сиденье. Вслед за этим я представил Скиннера моей невесте.

– Ты, видимо, сбрендил, – сказала она, – парковаться на пешеходной дорожке!

– Мне за это платят, – парировал он, – если бы я был в своем уме, нам пришлось бы переть твой багаж вплоть до стоянки.

Пока он загружал сумки, она не сводила с него глаз.

– А ну отвали! – гаркнул Скиннер мальчишке, который вертелся возле машины, – хочешь, чтоб прибили?

На этом этапе активность толпы снизилась до нуля. Чтобы мы там ни вытворяли, умирать никому не улыбалось. Мальчишка исчез, когда я скатил чемодан с карусели и перебросил Скиннеру, который едва успел поймать его, прежде чем тот грохнулся, и аккуратно уложил на заднее сиденье.

Контролерша строчила новую квитанцию, уже третью за десять минут. Она явно теряла терпение.

– Даю вам шестьдесят секунд, – кричала она, – потом придет эвакуатор.

Скиннер ласково похлопал ее по плечу, забрался в машину и завел двигатель, который откликнулся резким металлическим ревом.

– Вы слишком симпатичны для этой галимой работы, – сказал он, вручая ей визитку, которую взял с приборной панели.

– Позвоните мне в офис, – добавил он, – вам нужно позировать обнаженной для открыток.

– Что?! – проорала она, когда Скиннер давал задний ход.

Толпа молча рассеивалась, крайне недовольная тем, что нам удалось спастись.

– Вызовите полицию! – крикнул кто-то.

Контролерша верещала по рации, а мы присоединились к потоку машин, оставляя за собой скрежет движка.

Скиннер извлек еще одну бутылку пива из маленькой морозильной камеры на полу около сиденья, потом немного подержал руль коленями, пока чесал макушку и прикуривал сигарету.

– Куда, Док? – спросил он, – в "Кахала Хилтон"?

– Угадал. Далеко это?

– Далеко, – ответил он, – придется сделать остановку, чтоб зацепить еще пива.

Я откинулся на горячую кожу сиденья и закрыл глаза. По радио звучала странная песня про "хула хула бойз" на манер Уоррена Зевона:

Скиннер ударил по газам, и мы помчались колбаской, в 15 сантиметрах уйдя от столкновения с неповоротливым грузовиком с ананасами и прорываясь через свору бродячих собак, перебегавших шоссе. Мы задели гравий подвеской, и задняя часть заходила ходуном, но Скиннер вырулил. Собаки простояли на своем недолго и в панике бросились врассыпную, когда он высунулся и на ходу треснул одну из них по голове бутылкой пива. Тут понтиак атаковал большой желтый зверь с тощими боками, длинной тяжелой челюстью дворняги в десятом поколении и тупостью отморозка, который всю жизнь на кого-то прыгает и привык к тому, что оппонент пасует. Он летел прямо под левое переднее колесо, пронзительно лая, и его глаза внезапно округлились, когда он понял – поздно, Скиннер не свернет.

Пес вцепился всеми четырьмя лапами в горячий асфальт, но слишком разогнался до этого, чтобы успеть остановиться. Машина выжимала около восьмидесяти на первой передаче. Скиннер не убрал ногу с газа и завертел бутылкой как клюшкой для игры в поло. Я услышал приглушенный удар, а потом – страшный визгливый хрип, когда зверь свалился на шоссе прямиком под колеса ананасового грузовика, который его и размазал.

– Опасно, – сказал Скиннер, выбрасывая розочку от бутылки, – невероятно злобные. Легко запрыгнут в машину на светофоре. Это одна из проблем езды с открытым верхом.

Невеста рыдала в истерике, а искаженная мелодия все еще неслась из радио:

Когда мы приблизились к центру Гонолулу, Скиннер сбавил обороты.

– Так, Док, – сказал он, – пора бы вырубить наркоты. Я нервничаю.

Да неужели, подумал я. Ты, упырь-убийца.

– У Ральфа есть, – буркнул я, – он ждет нас в отеле. У него целый флакон из-под альказельцера с этим добром.

Он убрал ногу с тормоза и дал по газам, когда мы проезжали под большим зеленым знаком "Вайкики-Бич 1 1/2". Знакомая ухмылка на его лице. Легкомысленная, шизанутая ухмылка торчка, готовая порвать кожу на щеках. Сколько раз я ее наблюдал…

– Ральф – параноик, – сказал я, – с ним надо поосторожнее.