Брет Эллис - Гламорама

В соседнем номере гостиницы «Principe di Savoia» реквизитор заряжает мини-«узи» калибра 9 мм.

Шинед О'Коннор пела «The Last Day of Our Acquaintance», а на часах было то ли одиннадцать, то ли час, то ли пятнадцать минут четвертого, и мы все лежали вокруг бассейна в большом доме Джанни на Оушен-драйв, и было нас человек двадцать, и все или болтали по мобильнику, или курили шмаль, а я буквально несколько дней назад познакомился с Хлое. Хлое лежала рядом в шезлонге, жарясь на солнце, ее губы распухли от впрыскиваний коллагена, а моя голова раскалывалась от похмелья после десятка манговых дайкири, а я время от времени косился на кольцо с бриллиантом в сорок карат на ее пальце, и лимонад, который я пил, щипал мне язык, и все кругом время от времени говорили: «Ну и что с того?», а перед этим все дружно ловили таракана, и люди мало-помалу расклеивались на жаре. Повсюду бродили парни — стройные, пухлогубые, в обтягивающих плавках — и среди них насчитывалось по крайней мере две рок-звезды, а также подросток-гомосексуалист из Палестины, который хвастался тем, что закидывал израильтян камнями в Хевроне. И все это происходило под ясным небом, голубым, как подушечка жевательной резины.

И Шинед О'Коннор пела «The Last Day of Our Acquaintance», а девушка, лежавшая рядом со мной, расположилась таким образом, что ее задница оказалась прямо у меня перед глазами, а затем она засунула пальцы под бикини и почесала свое анальное отверстие, а затем поднесла пальцы к носу и понюхала их. На огромном телевизоре Bang & Olufsen, который выкатили из дома поближе к бассейну, шел очередной эпизод «Секретных материалов», где чью-то собаку съела морская змея и почему-то кто-то все время читал книгу, озаглавленную «Ужас в Эмитивилле», а какой-то парень, разморенный после вчерашней премьеры нового фильма под названием «Аутопсия 18» склонился над планшеткой для спиритических сеансов, одна девушка только что вернулась с публичного купания младенца Мадонны, а чей-то ребенок играл с коброй, купленной на украденную кредитную карточку. А еще на той неделе шел громкий судебный процесс, в ходе которого адвокаты полностью убедили меня, что жертва — семилетняя девочка, забитая до смерти пьяным отцом, — сама спровоцировала убийство. Когда мы ходили на заре купаться в океане, мы видели русалок.

Я услышал, как чей-то голос спросил:

— Ты бы мог кого-нибудь убить?

Через некоторое время другой голос ответил:

— Пожалуй, да!

— Ну и что с того? — простонал кто-то третий. Кто-то прошел мимо, ведя на поводке тяжело дышащего волка.

А Шинед О'Коннор все пела и пела «The Last Day of Our Acquaintance», и я провел большую часть утра за тем, что подстригал волосы у себя на лобке, и все кругом читали колонки светских сплетен, чтобы проверить, пишут ли там о них на этот раз, но большинству из присутствовавших слава была дана только однажды и на короткое время, а в ванной комнате висела картина Раушенберга и картина Пикассо — в кладовой, и парень, с которым я спал этой ночью — похожий на Пола Ньюмана в двадцатилетнем возрасте, — начал рассказывать о своем друге, которого убили в Мауи на прошлой неделе, а затем в обсуждение ввязались буквально все и я потерял нить беседы. Внезапная ссора с барыгой? Взбесившийся экспортер/импортер? Повстречавшийся на пути каннибал? Кто знает? Умирал ли он в мучениях? Его засунули в бочку с голодными злыми насекомыми. Давайте проведем голосование! Выставляйте баллы от одного до десяти — итак, бочка с голодными злыми насекомыми — хорошо это или плохо? Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок. О том, что в этой компании кто-то с кем-то знаком, можно было установить только из содержания разговоров. Я закурил. Я получил шлепок по заднице от Ривера Феникса. Я становился знаменитым, и вскоре все мои отношения с миром должны были кардинально перемениться.

А Шинед О'Коннор все пела и пела «The Last Day of Our Acquaintance», и кто-то бросил ключи от одного из «мерседесов», стоявших в гараже, но на улице было слишком жарко, а высоко-высоко в голубом небе летел реактивный самолет, и я с завистью изучал лицо Брюса Райнбека, ухмыляющееся мне с журнальной обложки, и парень, с которым я провел ночь, прошептал мне: «Ты — маленькая какашка», и я изобразил «изумление, граничащее с негодованием» и сказал: «Ну и что с того?», и я загорел уже настолько, что даже мои соски поменяли цвет и с восхищением любовался моим мускулистым телом, но тут на моем бедре устроилась подремать муха, и я попытался ее прогнать, но она покружила в воздухе и вернулась обратно. Паренек из Бразилии поинтересовался, как мне удалось добиться такой идеальной формы брюшного пресса, и я был настолько польщен этим вопросом, что даже не сразу сумел на него ответить.

Раненая летучая мышь выползла из-под шезлонга; она пищала и беспомощно била крыльями, и вокруг нее столпилась кучка подростков. Мышь перевернулась на спину и один из подростков пнул ее. Зверюшка взвизгнула. Кто-то хлестнул по ней веткой, и от ее шкурки поднялось облачко пыли. Солнечные лучи играли на поверхности воды в огромном бассейне, а я рассматривал все окружающее при помощи бинокля. Слуга принес заказанные мной праздничный торт и жестянку Hawaiian Punch. Летучая мышь билась на земле рядом с выброшенным кем-то мобильником. У нее был сломан хребет, но она все-таки пыталась укусить каждого, кто проходил мимо. Подростки забавлялись, мучая ее. Кто-то принес даже вилку.

Все это представлялось мне чистой случайностью. В тот момент Хлое Бирнс еще не была для меня реальным созданием из кожи и костей, и в тот день в доме на Оушен-драйв мне предстояло принять несколько решений и первым из них стало: ни за что в жизни я не хотел бы жить иначе, чем в этот миг. В первое мгновение я был смущен тем, как в этом мире относились к любви: любимых бросали, просто потому что они оказывались слишком старыми, или слишком толстыми, или слишком бедными, слишком волосатыми или недостаточно волосатыми, недостаточно гладкими или недостаточно мускулистыми, безвкусными или не очень стильными и, наконец, потому что они были недостаточно продвинуты или недостаточно знамениты. Выбирая любимых, следовало принимать во внимание все эти моменты. И выбирая друзей — тоже. И если я хотел чего-то добиться в этом обществе, я должен был принимать правила игры. Когда я посмотрел на Хлое, она пожала плечами. Я не отвел взгляда и тогда она сказала мне одними губами: «Не… упускай… шанс». Со слезами на глазах — потому что мир, в котором я родился, приучил меня считать неоспоримым фактом то, что физическая красота — это признак душевного совершенства — я отвернулся и пообещал сам себе, что стану жестоким, безразличным и бесконечно крутым. Будущее начинало вырисовываться у меня перед глазами, и я сосредоточился на мыслях о нем. И тут мне показалось, словно меня больше нет возле этого бассейна во дворе виллы на Оушен-драйв, словно я взлетел выше верхушек пальм и растворялся в безбрежном голубом небе, пока не исчез совсем, и тут испытал облегчение такой силы, что я непроизвольно громко вздохнул. Затем я внезапно заметил, что один из подростков явно готов в любое мгновение наброситься на меня, а другой, который барахтается в бассейне, возможно тонет, но никто этого не замечает. Я решил не думать об этом, а лучше заняться изучением узора на плавках Марки Марка. «Я бы мог легко взять и забыть об этом дне, — думал я. — Какая-то часть меня могла бы взбунтоваться и стереть воспоминание». Трезвый внутренний голос умолял меня, чтобы я именно так и поступил. Но меня уже познакомили со слишком многими крутыми людьми, я стремительно приобретал известность, и в тот момент я еще не понимал со всей ясностью, что если я немедленно не выкину из памяти этот день, не выйду за дверь, предоставив Хлое Бирнс ее собственной судьбе, то события этого дня еще долго будут являться мне по ночам в кошмарах. Именно это и пытался мне объяснить трезвый внутренний голос. Именно об этом он меня предупреждал. Кто-то начал читать молитву над полузадавленной летучей мышью, но этот жест казался нелепым и неуместным в этой обстановке. Люди начали водить хоровод вокруг читавшего молитву мальчика.