Чак Паланик - Уцелевший

«Этот парень напился какого-то гербицида,» — говорит она. Ее руки пытаются открутить крышку бутылочки. Крутят. Крутят, пока костящки пальцев не становятся белыми. Она говорит: «Эти люди пойдут на все, чтобы выставить меня некомпетентной».

Она стучит бутылочкой об край стола, а затем опять пытается открыть ее. «Слушай, — говорит она и подает мне бутылочку через стол, — ты не поможешь мне открыть ее?»

Я открываю бутылочку, никаких проблем, и отдаю ее назад.

«Ну и что, ты знал тех двух?» — говорит она.

Вообще-то, нет. Я их не знал. Я знаю, кем они были здесь, но я не знал их раньше. Я не знал их с рождения, но последние несколько лет они жили по соседству. Они все еще носили старую церковную форму. Мужчина носил подтяжки, мешковатые штаны, рубашку с длинным рукавом, застегнутую на все кнопки даже в самый жаркий летний день. Женщина носила платье непонятного цвета с мелкими сборками, которое, как я помню, наши женщины должны были носить. На голове у нее всегда был капор. Мужчина всегда носил широкополую шляпу, соломенную летом, черную войлочную зимой.

Да. Окей. Они были где-то поблизости. Это такая большая потеря.

«Когда ты видел их, — говорит соц.работница, проводя маленькой кисточкой по каждому ногтю, красным по красному, — ты был расстроен? Встреча с людьми из твоей старой церкви заставляла тебя грустить? Ты плакал? Может быть, видя, что люди продолжают одеваться так же, как тогда, когда вы были частью церкви, ты приходил в ярость?»

Спикерфон звонит.

«Ты вспоминал своих родителей?»

Спикерфон звонит.

«Ты разозлился, когда узнал, что случилось с твоей семьей?»

Спикерфон звонит.

«Ты помнишь, как все было до самоубийств?»

Спикерфон звонит.

Соц.работница спрашивает: «Ну так ты ответишь на звонок?»

Минуточку. Сначала я сверюсь с ежедневником. Я показываю ей толстую книжку, чтобы она увидела список того, что я должен сделать сегодня. Люди, на которых я работаю, пытаются мне дозвониться, чтобы подловить меня. И не дай Бог я отвечу на звонок в тот момент, когда я должен чистить бассейн на улице.

Спикерфон звонит.

Согласно ежедневнику, в этот момент я должен пропаривать портьеры в синей гостевой комнате. Что бы это ни значило.

Соц.работница хрустит маисовыми чипсами, так что я отглядываюсь на нее, чтобы она затихла.

Спикерфон звонит, и я отвечаю.

Спикерфон кричит: «Ну так что насчет сегодняшнего банкета?»

Успокойтесь, говорю я. Все просто до безобразия. Лосось без костей. Что-то типа резаной моркови. Тушеный эндивий.

«А это еще что?»

Жареные листья, говорю я. Их едят маленькой вилочкой, которая лежит самой левой. Зубцами вниз. Вы уже знаете, что такое тушеный эндивий. Я знаю, что вы знаете, что такое тушеный эндивий. Он у вас был в прошлом году на рождественской вечеринке. Вам понравился тушеный эндивий. Сделайте только три укуса, говорю я спикерфону. Обещаю, что вам понравится.

Спикерфон говорит: «Не могли бы вы удалить пятна с облицовки камина?»

Согласно моему ежедневнику, я не должен этим заниматься до завтрашнего дня.

«О, — говорит спикерфон. — Мы забыли».

Да. Точно. Вы забыли.

Дешевки.

Если вы назовете меня воспитанным человеком, обслуживающим воспитанных людей, вы дважды ошибетесь в оценке.

«Есть еще что-то, о чем нам нужно знать?»

День матери.

«О, черт. Бля. Дерьмо! — говорит спикерфон. — Ты посылал что-нибудь заранее? У нас есть прикрытие?»

Конечно. Я послал каждой из их матерей прекрасную композицию из цветов, цветочник пришлет им счет.

«Что ты написал в открытке?»

Я написал:

Моей Дорогой Мамочке, Которую Я Нежно Люблю И Никогда Не Забываю. Ни У Одного Любящего Сына/Дочери Никогда Не Было Мамочки, Которая Любила Бы Его/Ее Больше, Чем Ты. С Глубочайшей Любовью. Затем соответствующая подпись.

Затем P.S.: Засохший цветок так же мил, как и свежий.

«Звучит неплохо. До следующего года они о нас не вспомнят, — говорит спикерфон. — Не забудь полить все растения на террасе. В ежедневнике об этом написано».

Затем они отключаются. Им незачем напоминать мне, что и когда делать. Они просто хотят, чтобы их слово было последним.

Моя спина не вспотела.

Соц.работница подносит свои свежие красные ногти ко рту и дует, чтобы они высохли. Между долгими выдохами она спрашивает: «Твоя семья?»

Она дует на ногти.

Она спрашивает: «Твоя мать?»

Она дует на ногти.

«Ты помнишь свою мать?»

Она дует на ногти.

«Ты считаешь, она что-нибудь чувствовала?»

Она дует на ногти.

«Я имею в виду, когда она убивала себя».

Матфей, Глава Двадцать Четвертая, Стих Тринадцатый:

«Претерпевший же до конца спасется».

Согласно ежедневнику, я должен чистить фильтр кондиционера. Я должен смахивать пыль в зеленой гостиной. Полировать медные дверные ручки. Перерабатывать старые газеты.

Час близится к концу, а я так и не заговорил о Фертилити Холлис. О том, как мы повстречались в мавзолее. Мы бродили там около часа, и она рассказывала мне о разных движениях художников в двадцатом веке, о том, как они изображали распятого Христа. В старейшем крыле мавзолея, крыле Удовлетворенности, Иисус изможденный и романтичный, с женственными большими влажными глазами и длинными ресницами. В крыле, построенном в 1930е годы, Иисус — Социальный Реалист с огромными супермэнскими мускулами. В сороковых, в крыле Безмятежности, Иисус становится абстрактным нагромождением плоскостей и кубов. Иисус пятидесятых — изысканная композиция из фруктов, голландский модерновый скелет. Иисус шестидесятых сделан из сплавного леса.

В семидесятых крыльев не строили, а в крыле восьмидесятых нет Иисуса, только простой светский полированный мрамор и медь, которую можно найти в универмаге.

Фертилити говорила об искусстве, и мы блуждали по Удовлетворенности, Безмятежности, Миру, Радости, Спасению, Экстазу и Очарованию.

Она сказала, что ее зовут Фертилити Холлис.

Я сказал ей называть себя Тендером Брэнсоном. У меня нет ничего более похожего на настоящее имя, чем это.

Каждую неделю с того момента она собиралась приходить к склепу брата. Именно там она обещала быть в следующую среду.

Соц.работница спросила: «Прошло десять лет. Почему ты ни разу не захотел открыться и поделиться со мной чувствами по поводу твоей умершей семьи?»

Мне очень жаль, отвечаю я, но мне действительно пора возвращаться к работе. Я говорю, что наш час закончился.

Пока еще не слишком поздно, пока мы не приблизились слишком близко к моей авиакатастрофе, мне нужно сказать насчет моего имени. Тендер Брэнсон. Это не совсем имя. Скорее, это звание. Все равно, что в других культурах ребенка бы назвали Лейтенант Смит или Епископ Джонс. Или Губернатор Браун. Или Доктор Мур. Или Шериф Петерсон.