Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Володя тем временем придвинул к Зине бачки с котлетами и пюре:

— Раскладывай, Зинуль.

Зина принялась наполнять тарелки.

Рядом с Мариной сидел пожилой рабочий с большими белыми усами. Он ел не торопясь, ложка аккуратно черпала борщ, белые усы равномерно двигались. Марине понравились его крепкие рабочие руки, спокойные умные глаза и такое же спокойное лицо с правильными чертами лица. Он чем-то походил на одного актера, который играл кадровых рабочих во многих советских фильмах.

Заметив изучающий взгляд Марины, он улыбнулся и спросил:

— Ну как, дочка, нравится у нас?

— Нравится, — ответила Марина, отламывая хлеба.

Он уверенным движением отправил в рот ложку, пожевал усами, кивнул:

— У нас хорошо. Вот столовая — любо-дорого… Вкусный борщ?

— Очень.

— Вот. А вчера рассольник еще вкуснее был. Ешь…

Марина склонилась над тарелкой.

Ей показалось, что она ест очень быстро, но бригада обогнала ее, — переговариваясь, они уже пили густой компот, в то время как Марина клала себе в тарелку пюре с двумя толстыми котлетами.

— Догоняй, Марин! — улыбнулась Лена, вылавливая ложечкой крупную ягоду.

— Я так быстро не умею.

— А ты привыкай, — откликнулся с другого конца стола Володя.

— Дайте человеку спокойно поесть, — перебил их Сергеич.

— И то верно, Миш, — поднял голову усатый рабочий. — Кто спешит — тот поперхнется. Правда?

— Правда, Петрович.

Марина разломила котлету вилкой. Она показалась необычайно вкусной.

— У нас, дочка, люди хорошие, — сказал седоусый Петрович, отодвигая пустую тарелку и осторожно прихлебывая компот, — позубоскалить любят, на то и молодежь. А в остальном — ребята что надо.

— Я уже заметила.

— В таком коллективе работать — одно удовольствие. Я вон четвертый десяток на заводах, так что верь…

— Петрович, а чего ты котлеты не ешь? — спросил Володя, вытирая губы салфеткой.

— А мне, Володенька, пора вегетарьянцем становиться.

— Как Лев Толстой, что ль?

— Почти. Но он-то — от ума им стал, а мне — доктора прописывают. Лучше кефир с компотом, говорят, чем кура с гусем.

Все засмеялись.

— Не смейтесь, — улыбнулся Петрович. — Придет время, и вам пропишут. Вспомните тогда Ивана Петровича.

— Вспомним, Петрович, вспомним, — проговорил Сергеич, вставая. — Приятного аппетита.

— Спасибочко.

Постепенно из-за стола ушла вся бригада, остались Марина с Иваном Петровичем.

— Завод — это дело особенное, — медленно прихлебывая компот, говорил он, — а главное — почетное. Ведь ежели разобраться — вся жизнь человеческая на этих вот железках держится — машины, трактора, самолеты, кастрюли, холодильники. Это все мы делаем — рабочие. Без нас — ни пахать, ни сеять. Даже поесть — и то ложка нужна! Да…

Он помолчал, вытирая усы салфеткой, потом вздохнул, глядя куда-то вперед, затем добавил:

— Я ведь, Марина, в деревне родился. Было нас у матушки двенадцать душ. А времена-то будь здоров. Голод. Кулачье зерно попрятало, из обреза норовит садануть. Колхозы только-только становятся. Хлеба нет. А батьку на гражданской беляки убили. Зарубили под Царицыным. И поехал я в город, чтоб лишним ртом не быть. На завод устроился. Не получалось сначала. Мы же лаптем щи хлебали, ничего окромя косы не видали. А тут — паровой молот, шестерни, лебедки. Но — освоился. Потом — армия. И снова завод. А после — война. Только мне повоевать мало пришлось — под Москвой ранило в голову, полтора года по госпиталям провалялся. Еле выжил. Списали, что называется, вчистую. И снова на завод. Снаряды точили…

Он помолчал, потом заговорил опять:

— Вот тут недавно в гостях были у одних. Так, люди ничего вроде, но и не шибко знакомые — жены вместе когда-то работали. Выпили, разговорились. Ну и начал он хвалиться — мол, нашел себе теплое местечко, работа не пыльная, а деньжата приличные. И знаешь где? В церкви. Паникадила какие-то точит. А раньше на «Борце» работал. Хорошим токарем был… Ушли мы поздно вечером, дома спать легли, а Стеша и говорит: вот, мол, как ловкачи теперь устраиваются. И деньги, говорит, бешеные… А я усмехнулся, да ничего и не сказал. Не ловкач он, а просто дурак. Он работу на халтуру променял, значит, не рабочий он, а халтурщик. Его халтура — только народу вредить помогает, глаза залеплять, а моя работа — на помощь, на благо. Я когда за станок утром становлюсь — всегда нашу деревню вспоминаю. Как жили плохо! Гвоздя не было лишнего. Кобылу подковать — полмешка ржи. Потому что сталь — в редкость была. А теперь? У всех машины, телевизоры, магнитофоны. А почему? Да потому что мы с тобой за станком стоим. Вот почему!

Он встал, улыбнулся ей своими добрыми прищуренными глазами и пошел к выходу.

Забыв про компот, Марина проводила его фигуру долгим взглядом.

«Как все просто! — поразилась она. — Ведь действительно все держится на этом человеке. На простом рабочем. На его мозолистых руках…»

— Потому что мы с тобой за станком стоим… — прошептала она и вздрогнула. — Мы? Значит, и я! Я тоже?!

Она посмотрела на свои руки.

«Значит, и эти руки что-то могут? Не только давить на клитор, опрокидывать рюмки и воровать масло?»

Слезы задрожали у нее в глазах, столовая расплылась, но вдруг рядом раздался знакомый бодрый голос:

— А что ж ты в одиночестве обедаешь?

Она подняла голову. На соседний стул опустился Сергей Николаич:

— Постой… постой… это что такое?

Он озабоченно заглянул ей в лицо:

— Ты что? Не понравилось? Обидели?

Улыбаясь и быстро вытирая слезы, Марина замотала головой:

— Нет, нет, ну что ты. Все очень хорошо. Это я просто так…

— Ну, серьезно, ты скажи… — опять начал он, придвигаясь ближе, но Марина успокаивающе положила свою руку на его:

— Это я так, Сережа. Я… сегодня поняла, что еще что-то могу…

— Аааа… — облегченно вздохнул он и, улыбнувшись, налил себе полную тарелку борща. — Тогда понятно. Если так, то я рад за тебя. А можешь ты не что-то, а очень-очень много. Запомни…

Разломив хлеб, он стал быстро есть борщ.

— Бригада замечательная, — продолжала Марина, глядя, как ритмично двигаются его рельефные скулы. — Такие хорошие люди.

— Бригада что надо, — пробормотал он, не поднимая головы. — Одна из лучших. Кстати, в отделе кадров я договорился. Ты теперь — расточник. Пропуск у меня. Трудовую принесешь им на днях. В общем, ты теперь наша.

— Правда?! — вскрикнула Марина, заставив оглянуться людей за соседними столиками.

— Правда, правда, — усмехнулся он. — Только не кричи так, а то все подавятся.

— И что… и я теперь — рабочая?!

— Да, да…

Марина быстро наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

Он оторопело отпрянул, засмеялся:

— Ты что… я же семейный человек… ну, ты даешь!

Она, не слушая его, покачала головой, вытерла слезы: