Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

— Иосиф, какой ты концерт пропустил, — заговорила Аллилуева своим насмешливым, но приятным голосом, не обращая внимания на сидящих на полу сыновей. — Как сегодня здорово было! Какая молодец Русланова! Клим Ефремыч, а? Да и все! Пятой, Массальский, Бунчиков и Нечаев… А этот молодой сатирик… Майкин, Байкин… как его? Какой талантливый парень! Про мясо в соплях? «Куда интеллигенту сморкаться, как не в антрекот?» Зайкин?

— Гайкин, кажется, — подсказала дочь, перешагивая через ноги Якова, подходя к отцу, садясь рядом и целуя его. — Папка, а мы сегодня не с правительством сидели. Вот!

— Да? — рассеянно спросил Сталин.

— Мы с артистами сидели. В мхатовской ложе. Яншин такой смешной! Ты знаешь, оказывается, у него на подоконнике живет настоящий…

— Надя, — вдруг перебил дочь Сталин, — я принял сейчас решение. Я отдаю Василия в интернат. Пусть заканчивает одиннадцатый класс в интернате для трудновоспитуемых. Это первое. Второе: если я еще раз узнаю, что ты даешь Якову деньги, я переселю тебя к нему.

Аллилуева посмотрела на Якова, глянула в глаза Сталину, подошла к белому телефону, сняла трубку:

— Машину, пожалуйста.

Положив трубку, она подошла к двери, ведущей в детскую половину квартиры, открыла:

— Веста, Василий, идите спать.

Веста вышла. Василий встал, хрустя осколками, и побрел за сестрой.

Аллилуева закрыла за ними дверь, подошла к Якову, помогла ему встать:

— Жди меня в машине.

Яков, пошатываясь и держась за затылок, подошел к двери, стукнул три раза. Сисул отпер ее и выпустил Якова.

Аллилуева вынула из сумочки золотой портсигар, достала папиросу. Берия поднес зажигалку. Аллилуева затянулась, устало выпустила дым в сторону Сталина:

— Не стоит прикрывать свою тупую мещанскую ревность заботой о воспитании детей. Твои руки заточены на народные массы, а не на детей. Так что оставь моих детей в покое.

Она вышла.

Сталин курил, глядя в окно. Стали бить часы на Спасской башне.

Молотов посмотрел на свой брегет:

— У! Полночь…

— Иосиф, землеёбы прислали нам третий конус, — заговорил Берия. — Он здесь, во дворе. Надо принимать решение.

— Пусть живет у него, — произнес Сталин. — Анастас, как ты думаешь?

— Я думаю, Иосиф, что пора от семейных дел перейти к государственным, — ответил Микоян.

Сталин посмотрел на него так, словно увидел впервые этого грузного серьезного человека.

— Ты понял, что произошло? — спросил Берия.

— Что? — спросил Сталин, переводя тяжелый взгляд на Берию.

— Землеёбы прислали третий конус.

Сталин сощурился, оттопырив губы, и осторожно положил недокуренную сигару в ложбинку пепельницы. Затем медленно повернул голову вправо и посмотрел на стоящий рядом с диваном кусок дорической, изъеденной временем колонны, высотой около полуметра. На пожелтевшем мраморе лежал узкий золотой пенал. Сталин взял его в руки, открыл и вынул маленький золотой шприц и маленькую ампулу. Ловким лаконичным движением он преломил ампулу, набрал шприцем прозрачную жидкость, открыл рот, воткнул шприц себе под язык и сделал укол. Затем убрал шприц и пустую ампулу в пенал и снова положил его на мрамор. Вся эта процедура, давно ставшая частью жизни вождя, тысячи раз описанная и пересказанная на десятках языках мира, сотни раз снятая на кинопленку, запечатленная в бронзе и граните, выписанная маслом и акварелью, вытканная на коврах и гобеленах, вырезанная из слоновой кости и на поверхности рисового зерна, прославленная поэтами, художниками, учеными и писателями, воспетая в простых застольных песнях рабочих и крестьян, была проделана Сталиным с такой поразительной легкостью, что присутствовавшие, как и бывало с ними раньше, оцепенели и опустили глаза.

— Повтори еще раз, Лаврентий, — произнес Сталин, беря сигару.

— Землеёбы прислали нам третий конус. Он находится теперь под окнами. Прими решение.

Сталин задумался. Щеки его медленно розовели, в глазах появился мягкий блеск.

— Это те самые сибирские землеёбы, что пустили в тридцать седьмом поезд под откос? — спросил он.

— Те самые, — кивнул Берия, закуривая.

— Значит, их машина времени не бред наших академиков.

— Не бред.

— И что… на этот раз? Опять лед?

— Да. Большой кусок льда.

— И куда они его бухнули? Жертвы были?

— Слава богу, нет. Это появилось в Большом театре, во время концерта.

— Вот как? — усмехнулся Сталин. — Жаль, что я не пошел. Ну и что… этот лед?

— Там есть что-то внутри. Как и в последний раз.

— Опять мальчик рогатый? — Сталин встал, потянулся и прошелся по гостиной.

— Мы не знаем, что там. Но внутри точно что-то есть. Просто лед они бы не прислали. Надо принимать решение.

— А что… решение. Вызывайте специалистов. Это же по твоему ведомству. При чем здесь товарищ Сталин?

— Ты хочешь сказать, что тебя это не интересует?

— Меня это крайне интересует. Но что ты конкретно хочешь от меня? Чтобы я снял трубку и позвонил в Академию наук?

Берия переглянулся с Молотовым.

— Иосиф, но это дело государственной важности, — заговорил Молотов. — Мы полагали, что теперь, после третьего послания, ты более внимательно отнесешься к этому феномену.

— И в полной мере осознаешь свою ошибку тридцать седьмого года, когда Ежову удалось тебе доказать, что версия с машиной времени — ложь, придуманная вредителями-железнодорожниками для оправдания крушения поезда, — вставил Берия.

— Моя ошибка, товарищ Берия, — подошел к нему Сталин, — заключается в том, что я поверил. Но не Ежову в 37-м. А Великому Ленину в 32-м, предложившему Ежова на пост наркома внудел и лично поручившемуся за него. Но, к сожалению, Великий Ленин сам заплатил за мою ошибку. Своей жизнью. Когда его креатура Ежов подослал к нему убийц. Так товарищ Сталин однажды поплатился за свою слепую доверчивость вождям. Ты хочешь, чтоб он поплатился снова?

— Речь не об этом, Иосиф, — встал Ворошилов. — Просто, нам кажется, ты до конца не осознаешь важности того, что случилось сегодня.

— Секта людей, сбежавших от цивилизации в 2068-м году, чтобы ебать сибирскую землю, прислала нам в 1954-й кусок льда. Осознать это явление далекому от науки товарищу Сталину действительно непросто. Он же учился всего в двух университетах и не кончал Академию Генштаба, как товарищ Ворошилов.

— Что за абсурд, Иосиф? — поморщился Ворошилов.

— Все фармацевты мира говорят: «Что за абсурд, Иосиф?» И ты с ними?

В гостиной наступила полная тишина.

За дверью послышалось поскуливание собаки. Сисул впустил проснувшуюся и соскучившуюся по хозяину Антанту. Левретка стремительно внеслась в гостиную и с разбегу прыгнула Сталину на грудь.

— Ну, ну, я здесь, здесь… — подхватил Сталин собаку, отводя в сторону руку с сигарой. — Выспалась, моя красавица.