Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

Собака восторженно лизала вождю лицо.

— Ступай в ванну, пописай. — Он приоткрыл дверь, ведущую на свою половину квартиры.

Собака юркнула в проход.

Сталин стряхнул пепел в китайскую вазу, повернулся к сидящим:

— Чего вы ждете, товарищи?

Сидящие переглянулись с угрюмо молчащим Ворошиловым.

— Кто занимается проблемой мягкого времени? — спросил Сталин.

— Ландау, Сахаров и Вернадский, — ответил Берия.

— Вот и вызови Ландау, Сахарова и Вернадского. Пусть они сделают заключение.

Берия подошел к телефону:

— Может, вызвать только Ландау и Сахарова?

— Почему?

— Вернадский пожилой, не совсем здоровый человек. Не хочется тревожить его ночью.

— Вызови двоих. — Сталин из окна посмотрел на стоящий во дворе грузовик. — И перевези эту штуку куда-нибудь. Кроме Кремля, другого места нет?

Надежда Аллилуева и Яков Сталин лежали на громоздкой двуспальной кровати красного дерева и курили. Необъятная восьмикомнатная квартира Якова была погружена в темноту. В сильно захламленной спальне на тумбочке горел синий ночник и стояло серебряное ведерко с бутылкой шампанского.

— У тебя в спальне почему-то всегда пахнет ванилью, — произнесла Надежда, разглядывая профиль Якова. — Почему?

— Это от пылесоса.

— Как?

— Явдоха каждый день пылесосит ковер. Я ей запретил что-либо трогать и убирать в моей квартире. Разрешил только полы мыть да пылесосить. Вот она и старается. А пылесос почему-то выпускает сладкий воздух.

— Надо же! А я думала, ты тут лежишь и целыми днями ешь пирожные.

— Я теперь практически не ем сладкого.

— Это почему же? — Она провела пальцем посередине его лба, носа и губ. — Ты и так худой как щепка.

— А это плохо?

— Мне нравится. Я люблю между ребер целовать. — Она стала медленно целовать его грудь, спускаясь к ребрам.

– Его ты тоже любишь между ребер целовать?

— Сейчас укушу, — пригрозила Надежда.

— Только не за яйца, — зевнул Яков и кинул папиросу в ведерко. Окурок зашипел во льду.

— Поеду-ка я в Венецию. — Яков повернулся к ней. — В Москве весной так погано.

— В Венеции сейчас не лучше. Поезжай лучше в Испанию. Там в середине марта все цветет. А мы с графом к тебе приедем.

— Я не люблю втроем, ты знаешь.

— Ну, я одна приеду.

— Не смеши. — Он потрогал свою распухшую щеку. — Connard de merde!

— Mon chat… tu es fatigué?

— Mais non, putain de merde… Васька стал решительно невыносим. Он пьянеет от одного бокала и ведет себя как свинья. Сегодня вообще… полез на меня с кулаками из-за какого-то мудака испанца. Мало ему Эренбурга. Все, зарекаюсь брать его в кабаки. — Яков перекрестился.

— Не зарекайся. — Надежда стянула простыню с бледно-синего от света ночника тела Якова, осторожно взяла в руку его член. — Родным по крови надо все прощать.

— Он полуродной. И полубезумный.

— Он вышел отсюда, — Надежда взяла вялую руку Якова и прижала к своим бритым гениталиям, — значит — родной.

Она сжала безвольную руку Якова бедрами и опять взяла его член:

— Жаль, что не я тебя родила.

— А ты попробуй с Васей. У него толстый хуй. В отца. Не то что у меня. Хочешь попробовать?

— Пока нет. — Ритмично сжимая бедрами его руку, Надежда ласкала член. — Ты меня сегодня не хочешь?

— С набитой мордой как-то… не очень.

— Тебя же часто бьют твои любовники.

— Это кто тебе сказал?

— Не важно. Они тебя бьют, а потом сношают. Сношают Яшеньку в попочку. А Яшенька плачет и стонет, плачет и стонет, плачет и стонет.

Приподняв голову, Яков посмотрел на нее, откинулся на подушку и засмеялся:

— Дура! Вот дура!

Член его напрягся, пухлая рука Надежды умело ласкала его.

— Это охрана тебе горбатого лепит? — Яков налил себе шампанского, выпил. — Меня последний раз ты ударила. Полгода назад. И то — в шутку.

— А на Яблочный Спас? Когда ты так мерзко испугал меня? Надо было тогда тебе сломать что-то. На память.

— Боишься мертвых?

— Сейчас оторву тебе скипетр.

— Скажи, а ты боишься именно мертвых или смерти вообще?

— Заткнись, поросенок… не то… вот так… — Она с силой сжала его член; головка набухла и побагровела.

Яков поморщился:

— Иии… У тебя сильные руки… оой… слушай, а почему он дважды женился на левшах? Вот загадка для биографов…

— Задушим… задушим твоего зверя… как собаку Тито… басовой струной от рояля…

— Слушай, а может, ты мне все врешь?

— Ааа… mon petit neéoglobaliste… voilà, et iqi… — увлеченно продолжала она, глядя на разбухающий член.

— Может, он просто перестал тебя еть? А Пастернак тебе больше не дает?

— Что? — спросила Надежда, не выпуская члена из руки.

— Я говорю, может, он уже давно… — с улыбкой заговорил Яков, приподнимая голову, но, встретившись со взглядом ее зеленых насторожившихся глаз, осекся.

Она посмотрела на него как на труп давно забытого, но родного человека, встала и вышла из спальни. Слышно было, как она долго идет босая через всю квартиру в прихожую — ко второму телефонному аппарату.

— Nadine! — нехотя крикнул Яков, глядя на свой фиолетовый член. — Это очень глупая шутка… pardonne-moi!

Надежда взяла трубку.

— Машину, пожалуйста, — донесся до Якова ее слабый голос.

— Говно, connard de merde… — Он со вздохом откинулся на испачканную его помадой и тушью подушку. — Если с утра — говно, то и весь день — говно. Полное говно.

К половине второго ночи в Кремль были доставлены академики Ландау и Сахаров. Глыбу просветили, убедившись, что в ней — монстр с чемоданчиком на коленях. Были оперативно взяты пробы льда. В нем не обнаружили ни яда, ни радиации. Решено было поместить глыбу в теплое помещение, дождаться полного естественного размораживания и посмотреть на замороженного монстра. Сталин предложил совместить это с ужином. Ледяной конус внесли в Грановитую палату и положили в большой медный поддон, доставленный из Монетного двора. К глыбе приставили четырех охранников с автоматами. Рядом на стулья сели два профессора — микробиолог и физик-релятивист.

Помимо Молотова, Ворошилова, Берии, Микояна, Ландау и Сахарова, Сталин пригласил на ужин Булганина, Кагановича, Маленкова, князя Василия, сахарозаводчика Гуриновича, писателей Толстого и Павленко, композитора Шостаковича, художника Герасимова и кинорежиссера Эйзенштейна. Гости были введены Берией в курс дела.

Когда все уселись за длинным, изысканно сервированным столом, Сталин встал с бокалом шампанского в руке. На нем был темно-зеленый, бутылочного оттенка костюм, идеально подчеркивающий стройность его фигуры; напомаженные волосы были гладко уложены, высокий белоснежный воротник стягивала широкая полоса бриллиантового ожерелья со знаменитым тридцатикаратным изумрудом, подаренным вождю шахом Ирана; породистое точеное лицо светилось бодрым вниманием к происходящему.