Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

— Я дежурный! — крикнул он, проходя гостиную.

— Ну и дурак. — Бросив недоеденный апельсин, Веста стукнула золотой ложечкой по вареному яйцу в керамической подставке.

Позавтракав, она дошла до прихожей, жуя chewing gum, протянула руки назад. Горничная надела на нее коротенькую шубку из голубого песца, подала черный портфель. Сисул выпустил ее в первую прихожую, генерал Власик — на лестницу. Там ждали двое в штатском из внешней охраны. Не обратив на них внимания, Веста села на полированное перило и съехала вниз.

На воздухе было солнечно и хорошо.

Один охранник распахнул заднюю дверцу бронированного черного «ЗИМа», другой сел за руль. Веста не спеша заняла место сзади, бросила рядом на сиденье портфель:

— Olé!

Машина тронулась, выехала через Спасские ворота, повернула налево. Сменный караул печатал шаг к Мавзолею Ленина. Голуби поднялись с Красной площади.

— Погоди, погоди… — замерла с открытым ртом Веста.

Сидящий возле шофера охранник обернулся к ней.

— Погоди. — Она выплюнула chewing gum.

Машина притормозила.

— Ты кто? — напряженно спросила Веста охранника.

— Петренко, Веста Иосифовна, — ответил тот.

— А зовут как?

— Николай.

— А… где же Иван?

— Хоботов? Он на больничном, Веста Иосифовна. Ангина у него.

Она внимательно посмотрела на Николая, потом за окно:

— А это что такое?

— Это Музей революции.

— И… что?

— Не понял, Веста Иосифовна.

Она подозрительно смотрела на музей:

— Ну… там… разное, да?

— Там… экспозиция, — непонимающе пожал плечами Николай.

Шофер украдкой поглядывал на Весту в зеркальце.

— Знаешь… ты… это… — пробормотала она, уставившись в одну точку.

Охранник ждал, обернувшись. Веста молчала.

— Выпусти, выпусти меня! — вдруг воскликнула она.

Охранник выскочил из машины, открыл дверцу.

Веста вышла, осмотрелась, взяла его за руку:

— Пошли.

Он молча последовал за ней. Она вошла в только что открывшийся Музей революции, стала подниматься по лестнице.

— Ваши билеты, молодые люди, — поднялась со стула худая женщина.

Николай показал ей удостоверение, она села на место.

Держа Николая за руку, Веста бесцельно вела его за собой по лестнице, бормоча что-то. Так они поднялись на самый верхний этаж, лестница кончилась.

— А это что? — хмуро посмотрела Веста на распахнутые двери последнего зала.

— Это зал подарков товарищу Сталину, — ответил Николай.

— От кого? — угрюмо буркнула она.

— От… — замялся Николай, — всех, кто любит вождя.

Выпустив руку охранника, Веста недоверчиво вошла в зал. Николай последовал за ней.

— Неужели вы здесь не были? — осмелев, спросил он.

— Я? — Она шла словно в забытьи. — Нет… была…

В большом, хорошо освещенном зале стояли десятки самых различных изделий, когда-либо подаренных вождю правителями государств, монархами, миллиардерами, художниками, военачальниками, любовниками и любовницами, аристократами и пограничниками, дипломатами и актерами, колхозами и экипажами кораблей, рабочими коллективами и простыми гражданами.

В центре зала на массивной плите из сине-черного лабрадора возвышалась фигура Сталина, вырубленная уральскими камнетесами из глыбы розоватого, с золотистыми прожилками родонита. Вождь попирал ногой книгу Троцкого «Перманентная революция», а сам откидывал голову назад, собираясь победоносно расхохотаться над беспомощным мудрствованием козлобородого Иудушки. ЯСАУХ ПАШО! — было высечено на плите.

Рядом сверкал изумительный бриллиантовый шприц — подарок Фаберже. Чуть поодаль возвышалась многопудовая книга Сталина «Свобода внутренняя и внешняя», сделанная кубанскими животноводами из кож 69 племенных быков и написанная кровью комсомольцев. Под стеклом лежало кружевное мужское нижнее белье, вышитое графиней Шереметьевой. Панно из моржовой кости, подаренное вождю якутами, изображало горячее соитие вождя с балериной Павловой. Другое панно — янтарное — называлось «Ленин и Сталин варят маковую солому в Разливе» и было подарком от рижских ювелиров. НЕТ ПОЩАДЫ ВРЕДИТЕЛЯМ! — теснились крепкие буквы на рукояти белого топора, спрессованного колумбийскими коммунистами, из чистейшего кокаина. Великий Мао преподнес вождю вырезанную из рисового зерна диораму «Казнь Бухарина на Красной площади в Москве». Миллиардер Рокфеллер подарил отлитую из золота шинель, в которой Отец Всех Народов защищал Москву от озверелых орд Гитлера. Алексей Стаханов — свой отбойный молоток. Долорес Ибаррури — свою левую грудь. Вредитель Ягода — свое сердце.

— Погоди… — Веста подошла к родонитовому отцу и рассеянно положила руку на его холодный сапог. — А где… это…

— Что, Веста Иосифовна? — приблизился Николай.

— Ну… — она сделала неопределенный жест рукой, — этот… такой… большой.

— Большой? — переспросил Николай.

— Малиновый, малиновый, — сморщила лоб она, ища что-то глазами. — Ну-ка, ты… снимай, снимай…

— Что? — не понимал Николай.

— Снимай! Ну, снимай же! — она дернула его за брюки.

Николай помедлил, но, встретившись с ее угрожающим взглядом, расстегнул свои серые, хорошо отутюженные брюки.

— И трусы тоже, дурак! — прикрикнула на него она.

Николай повиновался. Она присела и внимательно посмотрела на его гениталии. По красивому юному лицу ее пробежала тень разочарования.

— Нет, — встала она, — это не малиновый.

Итальянские замшевые туфли ее обиженно прошли по густо налакированному паркету зала и зацокали по мраморной лестнице.

— Sale pute! — всхлипнула она и вдруг разрыдалась на бегу совсем по-девичьи, громко и беспомощно. — Saleee puteee! Merde! Meeeerde!

Николай подхватил упавшие брюки и кинулся догонять ее.

Хрущев раскрыл чемоданчик, посмотрел на голубое сало:

— Почему же ты молчал весь вечер?

— Вернее — всю ночь, — улыбнулся Сталин, подходя к нему сзади и обнимая его. — Если бы я сразу показал тебе, ты уже не захотел бы меня. Ты захотел бы голубого сала.

Хрущев закрыл лицо руками, открыл и снова закрыл:

— В такие мгновения я понимаю, что наш мир — это сон.

— Я это понимаю каждую минуту. С раннего детства.

Сталин поцеловал его горб, отошел и стал раскуривать сигару. На нем был черный китайский халат Хрущева.

Голый Хрущев сел на край кровати, сложил пальцы замком и озабоченно посмотрел на них:

— Мы потеряли время. Тебе надо было сразу ехать ко мне.

— С глыбой льда? Чтобы Берия обо всем догадался?

— Я уверен, он и так все знает.

— Mon cher, не стоит льстить Берии. Он не ясновидящий. Я все разыграл как по нотам.

— Мы потеряли, потеряли время… verflücht noch mal! — Хрущев шлепнул себя по мускулистым коленям, вскочил и заходил по спальной.

Его длинные руки вцепились в волосатые бедра, горб угрожающе выступал из согнутой спины.