Юрий Вафин - Говорит Вафин [litres]

«А что я? Живу в роскоши, можно сказать. Денег девать некуда, шальную пятихатку на куражи спустить в субботку вообще не проблема. Курить всегда есть – на третьем этаже богачи живут, чуть ли не сантиметр не докуривают, под их балконом побродишь с котомкой – потом неделю дымишь, как Пафф Дедди, бля. Бывает, бычок с помадкой попадается, тогда уж и интим нарисовывается, если кое-какая воображалка имеется у человечка.

Похавать? Да в чем проблема – я сам в магните шабашничаю в доме соседнем, когда колбаса туханет, на прилавок ее не положишь – так нам выдают, хуле делов – ты ее в масле обвари, бацилла и окочурится. Сам на вилку да в рот – вкусно, аж млеешь. Это раз. Петушиных бошек по 35 за кило взял, в кипятке с лавровым листом выварил – обсасывай на здоровье – там самый сок питательный в бошке-то этой.

Что мне не жить-то, братцы? Я пожить вовсе не дурак».

И подмигнул, мерзавец.

Вспоминаю, как угорали в отрочестве.

Жил во дворе пиздюк по имени Стас, ничего особенного – руки, башка пиздюшачья да две ноги. Бегал за мячом, пил воду из полторашки, в санджо играл и прочей детской ересью занимался.

Был у Стаса батя. Неизвестно, что с его тестикулами произошло, то ли он сабмиссив, то ли сисси какой, но почти каждый вечер батя выходил на балкон и писклявым голоском причитал: «Стасик, домой! Заниматься!»

Пацаны потешались, Стасик получал охапку пенделей и лещей, чтобы жилось задорнее, и бежал домой. Лень фабулу развивать, перехожу к делу. Однажды один из дворовых научился подделывать голос бати-сисси, высунулся из окна подъезда на 6-м этаже (чтобы голос донесся с той же высоты, физику тогда даже во дворах знали), и чудесным майским вечером район огласил крик один в один батин:

«Стасик, сосать! Папка с работы пришел усталый!»

Вот видите, какие вы охуевшие стали. Вам сейчас Монти Пайтона подавай и британский юмор, а тогда мы все две недели угорали как заведенные.

Помню по пиздюковщине иду по дачному поселку – жара страшная, марево самое настоящее.

Вдруг мужик меня окликивает, мол, зайди-ка в дом.

Я зашел, а он мне так хитро – хочешь, мол, вкусняшку?

Какой же пиздюк откажется от вкусняшки? Давай.

Он дверь в подпол открывает, полезли, говорит.

Ну полезли. А там холод, тут же кости заломило. Он берет банку с солеными огурцами – тянет мне, мол, вьеби-ка, братец-пиздюк, рассолу.

Я сделал три щедрых глотка и остался угощением доволен. «Каково тебе теперь?» – спросил мужик.

«Пойдет», – ответил я.

Это была эпоха, когда педофилов еще не придумали. А вот рассольчик уже был. Сейчас так уже не нальют.

Ребят, только что шершеня убил.

Он ко мне в комнату залетел, ночной шершень был – видно, заблудился, вылетел еще утром с гнезда, думает: встал пораньше – так побольше людей и ужалю насмерть.

От укуса шершеня распухают члены, останавливается кровоток, начинается лихорадка, кровь делается желтой.

От укуса шершеня может развалиться Советский Союз.

Он по комнате летает, басит, как сержант в армии. Я газетку свернул, думаю, мол, не допущу унижения такого, чтобы в моем доме меня гоняли жалом как труса.

И пришиб его, в общем. Раздавил – у него изо рта жижа потекла какая-то и сам он стал плоским.

Это был слабенький удар человека, но исполинский ударище всего человечества.

Открывайте шампанское.

Со двора раздался истошный вопль: «Караул! Меня вздумали ебать собаки!»

Тогда Володя Чамышев сдвинул шторы и потеснее прижался к Аньке Бузникиной, потершись носом о ее щеку: «Нам-то что! Нас-то не ебут!»

Анька прибавила: «По крайней мере не собаки» – и зарделась багрянцем.

Помнится, еще дошкольником я водился с дитятей по имени Максимка. До чего же гадлив был Максимка! Его оружие – подковерная и бессмысленная внешне подлость. Просто чтобы было.

Он мазал соплями чужие простыни, сушимые на заборах. Возил чужих кошек за хвосты по пыли, чтобы те нажили злобный нрав и стали грызливы. Объяснить себя Максимка не умел. Когда его ловили и секли, он жертвенно ревел на весь поселок, но как только раны заживали, он был снова во всеоружии.

Была у Максимки старшая сестра. Сочная девица лет двадцати. И был у той муж или гражданский пихарь, коего Максимка звал по-свойски «зять». Наверное, как и все дети он услыхал сие позывное от родителей, и шустрая пиздючья память это надежно ухватила.

Помню, сидит Максимка, капает горящим полиэтиленом на жука и вдруг как заорет императивом: «Зять! Я обкакался! Жопу мыть!»

А дальше вся наша гурьба наблюдала тяжелые минуты позора молодого мужчины, в чьи обязанности было вменено мыть просравшегося чужого потного карапуза. А ничего уже не попишешь – семья. Коза ностра.

Сейчас Максимка наверняка менеджер по продажам.

В один кон, будучи еще малышом, увидал я, как одна псина наскочила сзади на другую и начала совершать поступательные движения, будто подталкивала собачьего сотоварища к кардинальным переменам.

Под воздействием зрелища я явился домой, где вопросил у отца, что такое довелось мне увидать в палисаднике.

Отец опустил газету, поглядел на меня чрез очки с минуту совершенно пустыми глазами, в которых отражалась еще передовица и сказал: «То собаки ебутся, сына».

Через секунду, впрочем, прибавил: «Это пустое».

После чего вернулся к периодике.

Думаю, от сих пор и прослеживается при мне некая прочность рассуждений, особенно в самых щекотливых материях.

– Всё будет хорошо, я узнавала))

– Где?

– Что где?

– Где ты узнавала это?

– Остынь))

* Молодой человек хватает бабу за локоть, на лице его – свирепое непонимание.

– Где это ебучее бюро, в котором узнаются такие вещи?

– Отпусти, дурак!

– А если будет нехорошо, мне компенсацию за ложный прогноз выдадут?

– Идиот, больно!

– Это еще не больно, рассказывай, где справки наводила. У тебя Господь в информаторах? Разведданные с небес получаешь? Пятая колонна Эдема? Шпионишь по указанию Гавриила?