Юрий Вафин - Говорит Вафин [litres]

Так и донесли до могилы, Мафаный еще шаристый тип, не стал нюхать, как пахнет рука, понял фишку. Ртом дышал.

Помыть нечем абсолютно, слушал речи про покойного, ждал, пока закопают.

Потом повезли их на автобусах на поминки, по дороге водки ёбнули за упокой души. Мафаный забыл всё, песни зазвучали, кто-то гитару взял.

Доехали с музыкой.

Там и на поминках накатили заебись.

Последнее, что помнит Женек Мафаный, как утирает он рот рукавом пиджака от пищи, хочет сказать речь за покойного, да вспоминает, как из гроба на этот рукав текло.

И ебашит прям как из брандспойта вперед себя.

Сложило пацана просто, я его тут не осуждаю, вряд ли из гроба там патока текла или ситро.

Ему пару раз, конечно, пизданули на крылечке за порядок, но не сильно, понимаюче. Историю эту мне сам Мафаный на следующий день рассказал.

А на следующую осень ушел он в армейку и отслужил год в войсках связи.

Нормально отслужил, младшого дали.

БЫЛЬ. ДЕВИЦА И МУЖИЧКИ

Как-то девица повстречалась с мужичками. Девица, очевидно, из кокетства, сказала:

«Я не толстая, у меня просто кость широкая».

Мужички вяло переспросили: «это какая такая широкая?»

Девица игриво ответила: «вестимо какая, слоновья».

Мужички зыркнули глазами, но тут же потушили взгляд.

Ночью мужички добыли слоновью кость с девицы.

Браконьеры были мужики.

Я гонял по ковру кошку, а отец, сидя на диване, рукоплескал: «Артист! Артист растет!»

Впрочем, нрав отца был переменчив, что майский ветер.

Через минуту я мог почувствовать спиною его пристальный взгляд: «А что это он у нас за кошкой носится? Он у нас разве отличник?» И понимаешь: «горю, нахуй».

Правда, тогда еще без «нахуй» думалось.

БАБУШКИ ЗАЛУКАВИЛИСЬ, ЗАУЛЫБАЛИСЬ: «А ОН У НАС УЧИТЕЛЬ МУЗЫКИ И ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ, ОБУЧАЕТ ДЕТИШЕК ПЕСЕНКАМ ВОЕННЫХ ЛЕТ».

И СЛОВНО В ПОДТВЕРЖДЕНИЕ СЕМУ ИЗ ЗАЛЫ ГРЯНУЛ НЕСТРОЙНЫЙ, ОДНАКО ВООДУШЕВЛЕННЫЙ ДЕТСКИЙ ХОР:

AUF DER HEIDE BLUHT EIN KLEINES BLUMELEIN

UND DAS HEISST: ERIKA!

Брат рассказывал.

Поймали они как-то веселой гурьбой после школы Толю Николаева. Окружили в палисаднике, задали с десяток обескураживающих вопросов и, как водится в таких случаях, начали мутузить.

Не сильно били, по-свойски. Как бьют нашкодничавших ябед. Ладошками в основном или в плечо. Вскрыли его портфель. С содержимым распорядились быстро: учебники полетели по закоулочкам, цветные ручки воткнули в клен, чтобы сломались острия, промокашку втоптали каблуком в глину. Но тут обнаружили бутерброд.

Толпа сгрудилась над бутербродом, словно хирурги над умирающим от васкулита пациентом. Это был знатный мамкин бутербродище – две полоски хлеба, а посреди жирно-нажирно смазано маслом. Как поступить с бутербодом, не знал никто. Такой науки пацанский этикет не разумел. Раздалось оглушительное молчание. Что делать дальше – было решительно непонятно. Кампания неслась к краху.

Выручил Антон Шебякин. Двумя пальцами филигранно раздвинув полоски хлеба, он зычно высморкался прямо на масло. Пацаны были удовлетворены. После они говорили, что именно так и надлежало поступить с этим бутербродом, это было совершенно очевидно, просто в экстремальной ситуации быстро ведь не сообразишь.

Сейчас всем этим людям уже за 40.

Алло, да, здравствуйте, дядя Толик! Хорошо дела, у вас как?

Что? Помочь шифером крышу покрыть? Рад бы, дядя Толик, да не дома я. Да в Новиграде я.

Работаю, дядя Толик, я тут. Хорошим людям, можно сказать, помогаю. По сути, в мясной промышленности занят, меня тут мясником из блавакена кличут местные. Да, сыроколбасные в основном изделия.

Надолго ли? Ну, думаю, до осени задержусь. Жалко, что не получается крышу вам покрыть шифером-то. Хочется на свежем воздухе поработать с вами, да вот никак, сами видите. За бабами, говорите, бегаю? Да ну вас, дядя Толик, за какими еще бабами. Целыми днями на объектах – пообедаешь сырым мясом, вечером хлеба да стаута черного, вот и весь день пролетел.

Да я понимаю, что «Газелю» нужно разгрузить в два счета. Да вы порыскайте по родственникам, у нас бездельников много – то в игры сидят свои играют полуночничают, то во дворе сидят кукуют. А у меня дела, дядя Толик. Ну бывайте, удачи с крышей.

Ходил я как-то на подготовительные институтские курсы.

Отец сказал накрепко: в институт не поступишь – в Красную армию пойдешь. Подспудно сам тон его голоса подавал Красную армию как самое гиблое место на свете, вроде скотомогильника или психической больницы уездного городка.

На курсах нас обучали русскому языку, математике, информатике и латыни (нет, латыни не обучали, для красного словца припизднул уж).

На математике сидел передо мной ученый муж по имени Ярослав. Был он физик лет шестнадцати от роду. Если вы не застали физиков той поры – сожалею. Сейчас объясню, что из себя представлял Ярослав. Джинсы не по размеру – да, свитер серый с катышками – да. Пахло – кислой кашей. Ужасные усы – разумеется. Бугристая кожа, как у Джугашвили, – в комплекте. Нрав занудный гадливый – куда ж без него.

Так этот Ярослав заебал меня своим присутствием, что начал я колотить против него коалицию. И вот когда мы уже наснимали с шариковых ручек колпачки и насовали тут жеваной в виде пушечных ядр бумаги, чтобы обстрелять сукиного потроха, Ярослав не явился на математику.

Не явился он и на русский язык, и даже на информатику (про латынь хочется опять напиздеть, силушек нет никаких). Через пару занятий преподаватель сказал нам так: «Абитуриенты! Ярослав больше не придет. Его около дома стережет группировка, он боится ступить со двора, дальше без Ярослава».

Пацаны пожали плечами, закрутили колпачки на ручки да позабыли про убогого. Но мои симпатии в этой ситуации были целиком и полностью на стороне группировки. Не бладс и крипе, конечно, но налещевать душного говнюка они могли запросто, а то и кроссовки снять. Чем прогневал улицу Ярослав? Каким тягучим занудством оскорбил дух подъезда?

Сейчас Ярослав, вероятно, банковский работник или служит кем-нибудь на кафедре в университете. Если узнали его, пишите мне – жеваная бумага вот она, всегда рядом, а колпачок от ручки открутить недолго.