Владимир Злобин - Повесть о настоящем пиплхейте

Деньги мы зарабатывали по-разному.

Фугас грабил девушек. Он прыгал на них сзади в какой-нибудь лесопарковой зоне, вырывал сумку и убегал. Еще он практиковался на младшеклассниках, отбирая на дело революции дорогие сенсорные мобилы. Метод был крайне прост. Фугас им очень гордился, но однажды, когда я пошел с ним на дело, 'наш толстяк' решил рискнуть и напал на крупного хача-пятикласника. Тот оказался начинающим борцухой и, если бы не я, то Фугас бы получил по щам.

Тор ненавидел русских, но любил их деньги, поэтому обожал устраивать облавы на пьяных. Не было такого кабачка в городе, рядом с которым не работал бы Тор. Проблема была в том, что Торвальд грабил прохожего после того, как тот тратил всю наличность в пивной. Почти всегда добыча состояла из стареньких телефонов и мятых, точно побывавших в канализации, сотенных бумажек. Мы, мягко говоря, недоумевали, отчего Торвальд занимается подобными глупостями.

Я не имел своей специализации и был этаким штрейкбрехером от национал-социализма.

Знаток же акционировал редко, но взял на себя ответственную функцию казначея. Все деньги мы хранили у него в резной черной шкатулке, на которой Тор мастерски вырезал скандинавские руны. Она запиралась на ключ, который хранился лично у Макса, и мы знали, что наши кровные защищены лучше, чем в сказочном банке Гринготс.

Мы трудились в поте лица в самых разных местах, подшучивая друг над другом, но сплачивал нас общий смех над Алексом. Мы издевались, стараясь привить ему чувство вины. Алекс был, в отличие от нас, несвободен — он имел работу. Он гайкой вращался на каком-то несмазанном члене Системы. Его макали в молоко и в масло, и даже какой-нибудь офисный бомж, не представляющий в жизни ничего, кроме говна с отрицательно заряженными протонами, имел в своих холопах Алекса. Знаток называл Алексея рабом системы, хотя тот точно также сдавал деньги в общую свастичную кассу.

Один раз я спросил у Макса:

— А когда у нас будут деньги, то будет революция?

Что я мог поделать? Был очень глуп. Тогда мне задумчиво ответили:

— Когда у нас будут деньги, Козлик, мы построим свою национал-социалистическую ячейку со стрельбой и динамитом.

Это были квасные дни мечтаний в пустой и громкой квартире. Знаток вырос в богатой, но бедной на отца семье: жил с матерью. Её целый день глодала работа на офисной галере, поэтому в квартире Знатока, а, точнее, в его комнате, располагался штаб нашей группы. Он был обшит по обновленному 'Spirit of 95'. Вместо Унгерна с запутавшейся в бороде рыжей молнией, стену украшал плакат с ваххабитом, чья отпущенная бородка с бакенбардами напоминала годами не бритый член. Изречения из легендарных зинов, ставших и нашей Библией, и нашей Камасутрой, начертанные прямо на стенах, приговаривали и эту жалкую бетонную коробку, и весь род человеческий к мучительной агонии. В такой обстановке мы могли часами рассуждать о том, как пламя будущей Белой революции черными стягами взовьется на территории нынешней РФ. И сама Россия — это уродливое чудовище с азиатским оскалом — уйдет в прошлое. А потом, когда очистительный огонь выжжет унтерменшей, белых деградантов, паразитическую капиталистическую систему, мы обустроим уцелевший мир как федерацию свободных государств, основанных на национальном социализме. Правда, у нас еще в самом начале (в вопросе кого, собственно, убивать) возникало множество разногласий, и дело доходило до драки, в которой неизменно побеждал мощный Торвальд.

Он утверждал, что надо убить всех русских, и тщательно проредить славян, особенно сербов, для призвания новых варягов-германцев. Только пришлые управители способны обустроить Русь так, как надо.

Фугас хотел вспороть гнойник гендерной эмансипации и ввести полигамию. Его мечтой было превратить всех женщин в хранительниц еды, дома, и мужского полового члена.

Знаток снисходительно улыбался и говорил, вспоминая Платона, о царстве интеллектуалов, ученых и исследователей. Он был национал-интеллектуалистом, рассуждавшим о суфизме, Зеленом Хидре, джамаате и еще куче непонятных слов, которые внушали мне беспокойное недоверие к будущему царству.

Алекс, редкий гость на наших собраниях, всегда молчал.

Признаться, я был с ним согласен: мне давно не хотелось никого слушать, а, тем более, говорить. Посмотрев этот дурацкий антифашистский фильм, меня презрительно, называли 'Козликом', и мне приходилось соображать молча, про себя. И чаще всего, не успевая за мыслью, я просто хотел убивать. Иногда — своих соратников.

А потом, повинуясь непонятно отчего возникающему опустошению, мы разбредались через обугленную ночь по домам. Фугас к матери. Алекс на работу. Тор в колыбель-Вальхаллу, а Знаток окунался в ЖЖ.

Я же, оставленный соратниками, шатался по умершим улицам, жадно глотая звезды. В воздухе была разлита скука. Мне не хватало идеи, и я еще крепче сжимал в руках тающий в городской пустоши гнев. Мне срочно требовалась новая инъекция бешенства, и я всё пристальнее вглядывался в лица прохожих. Тогда казалось, что если кто-нибудь вырвет мою ненависть, то меня лишат сердца.

Глава 4

Аллах любит погорячее

Мы держали в руках удовольствие и мудрость. Надо сказать, что сало, пропитав священные суры густым соком, очень шло Корану. Сало хоть и было москальским, но свело бы с ума любого хохла: жирнющее, вывалянное в перце и пахнущее настолько одуряюще, что даже Торвальду, радикальному вегану, оно бы понравилось.

— Жаль, что хардкорщикам мяса не полагается, — засмеялся Алекс, и с наслаждением слопал один ломтик, — итак, друзья мои, хотите загадку про Аллаха?

Друзей было всего двое: я и худющий Фугас. Друзьями мы не были, но сути дела это не меняло. Знаток был страшно обижен и не пришёл.

— Не хотите? Ну и тринадцатый имам с вами.

Коран — книга очень полезная, особенно если ей подтирать задницу. Не подумайте, что я шизанутый русский варвар, но арабы, которые, кстати, как и евреи — семиты, ну никак не могут служить авторитетом для белого человека. Мухаммед взял от иудаизма всё, что смог, а мы возьмем из него религиозный экстаз верующих. Правые принимают ислам не потому, что он ведёт человека к спасению, а потому, что нужно срочно чем-то набить ту духовную пустоту, которая бывает в голове, когда движение переживает кризис. Ислам — это опилки, побывавшие в голове у Страшилы.

Сколько шума, razdryzga, протестов и даже столкновений вызовет публичное сжигание Корана? Мне даже страшно об этом писать, да и незачем — американский пастор тому пример. Если правильно осветить это событие, то для дестабилизации обстановки не надо взрывать мусорные урны. Достаточно показать себя средневековым дикарем — сжечь печатную книгу.