Владимир Злобин - Повесть о настоящем пиплхейте

Ссылка на фанфик:http://samlib.ru/m/m_w_w/powestxonastojashempiplhejte.shtml

Автор:Злобин Володя

Жанры:Проза

Аннотация:

Повесть.

Размещен:02/06/2011

Изменен:09/11/2013

Володя Злобин

Повесть о настоящем пиплхейте

'Повесть о настоящем пиплхейте'

Скольких я зарезал на бумаге,

Скольких утопил, скольких

Просто так убил!

No Русское народное творчество

Стёб заложен уже в самом названии. Оно отсылает к подвигу Алексея Маресьева, который на ножных протезах вновь научился управлять боевым самолётом. А персонажи, соответственно, ненавидят всех, кто по праву является ветераном. Получается оксюморон, который должен многое сказать догадливому читателю.

Повесть выглядит неоднозначной, потому что её не воспринимают как юмор или иронию, а на полном серьёзе считают оскорблением 'правого движения'. Оскорбление движения — это не текст про школьников, случайно прочитавших человеконенавистнический журнал, а соратник, просто так отрезающий товарищу голову и засовывающий её в морозильник. Или, скажете, не было такого? К счастью — только в прошлом.

С помощью литературного гротеска, стёба и гипербол высмеивается... те же гротеск, стёб и гиперболы, но уже мышления. Именно потому сюжет прост и незамысловат. Порой он вовсе становится плоским и предсказуемым, даже голливудским. В него не нужно верить. Не так важно, что фабула соответствовала реальности: действительно был Русский Марш с бомжами и действительно был Торвальд, которого звали Иванов.

Важно, что это текст провокация. Текст-плевок. Не в движение, конечно, а в тех людей для которых личные комплексы важнее собственного народа. Такое лучше выжигать калёным железом, поэтому текст ядовит, грязен и склочен. Там нет положительных героев. Но это не клевета, а остренький ножик, и в его блеске надо суметь различить улыбку.

Итак, уже по традиции, первые слова повести таковы: 'Начиналось все неплохо'. Заканчиваться произведение будет фразой: 'А потом все сдохли'.

И это хорошо.

Глава 1

Идеал далекой юности моей

Начиналось все неплохо.

По крайней мере, мы были пьяны, как тысяча чертей, и нам хотелось приключений. В лужах трескалась поздняя осень, ZOG от наших усилий вот-вот должен был пасть, а пиво стоило копейки. Это теперь моим постаревшим друзьям уже по двадцать лет, ZOG и не думает загнивать, да ещё и повсеместно запрещает пить пиво.

Наверное, через эту стадию взросления прошли почти все. Рваный питбуль на залатанных национализмом убеждениях, окованные металлической тяжестью govnodavy. Разбитые рожи, ролики известного формата, и та особенная бледность лица, роднившая нас с сидельцами, какая бывает от начисто выскобленного черепа. По германской моде закатанные по локоть рукава и потёртые, как шлюхи, светло-синие джинсы. Подтяжки с российским триколором, которые сейчас мы бы спустили в унитаз, вместе со страной, которую когда-то пытались защищать.

Это было прекрасное время, не требующее размышлений и, на счастье китайским мудрецам, не нуждающееся в переменах. Враг восходящим солнцем нашей идеи был ясно начерчен на горизонте, и всё, что от нас требовалось, — это не думать, а, выплеснувшись после горячего концерта на улицу, находить и уничтожать его.

Мы не думали об узниках совести, и нас, после того, как с бордюра стекал мозговой фарш, не пугало возможное заключение. Это теперь каждое обсуждение будущей акции начинается с ознакомления с той статьей, которую можно схлопотать. Раньше мы не думали об этом, и не попадались. Жизнь неслась сплошным длящимся моментом, и совесть не взвешивала наши шаги. Не думая о пиаре и модном имидже движения, мы с легкостью могли забить чугунной печной трубой какого-нибудь арбузника. Мы не чурались чурок. Теперь же считается, что если ты лично не замочил министра внутренних дел, или хотя бы его заместителя, то ты хуй и говно. Что удивительно, тишину информационного пространства нынче нарушают в основном известия о радикальных акциях автономных трафаретчиков. Да, когда-то Я был спаянным, замятинским Мы, а теперь болтаюсь, как в проруби.

Помню, один раз мы накрыли передвижную лезгиночную станцию, которая остановилась на площади имени какого-то зассанного коммуниста. До того, как мы с улюлюканьем налетели на них, эти выходцы из нелюдей, пугая прохожих, весело топтали брусчатку площади лакированными копытцами. Вечером, после того, когда мы в едином пьяном порыве перебили чёрные рожи и стекла чёрных джипов, в новостях сказали, что группой неизвестных были варварски избиты мирные студенты какого-то важного юридического вуза.

Когда следующее утро потихоньку мешало в нас тональ с нагвалем, медленно пробудилось осознание, что у тех чернявых студентов были огнестрелы. Из которых они, опомнившись, здорово в нас палили. Бахус хранил нас, и оккупанты попали лишь в какую-то бабку, напоминающую Сталина. Она, слюнявя выросшие над губой усы, так долго кричала по телевизору о своей молодости, что у меня разболелась голова.

Поэтому, тщательно изучив случившееся, Знаток сказал, что надо перестать пить.

С этого дня в наши ряды пришёл духовно-структурный кризис. Мы стали осторожно взвешивать унции разумного эгоизма в деле, где надо голосовать не мозгом, а сердцем и руками.

Теперь мы sXe и веганы. Человеконенавистники и исламисты. Автономы и хардбасисты. Расиалисты и либертарианцы. Национал-интеллектуалисты и социал-тутовисты.

Или говно, как говорит Алекс.

Но обо всем по порядку.

Глава 2

Трудно быть никем

Изначально нас было пятеро, и мы не походили на мушкетеров ни по числу, ни по идеям. Я не Будда, не толстовец, и достигну просветления только тогда, когда гордо встану на обломки существующего самовластия системы, на которых уже некому будет написать наши имена.

Не выблевывая из себя пошлых предисловий, стоит сказать о персонажах. В наших глазах была ненависть, а в рукавах серых курток ножи. Это было банально, но я не хотел об этом думать.

Например, в карих глазах Фугаса не было ничего, кроме мути. Он был озлоблен на весь мир без сухого остатка. Как крыса, которой прищемили хвост. Чуть сутуловат и не в меру злобен. В насмешку над его костлявой худобой парня прозвали Фугасом. Он часто плевался, будто бы одновременно жевал нюхательный табак и насвай, отчего его мелкое, невыразительное лицо, лишённое всякого полета мысли, сводило в гримасу боли и отвращения. Пожалуй, у него была одна выразительная черта — это их полное отсутствие. А еще он до острых колик не любил девушек.