Юрий Цыганов - Зона любви

— Ир, — предложил я, — давай кровати ваши вместе сдвинем. Будем вместе водку пить и радоваться жизни.

Давай, — сказала она рассеянно.

Только зря я сказал о радостях жизни. Визит братца, похоже, произвел не только на меня тягостное впечатление.

Кровати мы так и не сдвинули.

Мы стали пить водку просто так. Молча. Я понимал: «Надо сваливать». Но всё как-то оттягивал момент.

«Ну, приеду, — думаю. — А дальше что? Главное — нет денег».

Водка быстро закончилась. Я попросил Варю:

— Иди, уведи у них пузырек. По-моему, я поделил несправедливо. Там на троих — четыре, а у нас на троих — одна.

Варя принесла бутылку и бутерброды.

— Тоска у них смертная, — сообщила она. — Тетя Лиза спать пошла. Мишка, кажется, свалить куда-то намылился. Сидят с твоим братцем, сопли жуют. Братец твой говорит: «Смоленск — это вам не Москва. Я бы здесь развернулся».

— А он к нам не припрется? — спросил я.

— Ты че? — сказала Варя. — Они у нас жутко воспитанные. Если клиент — ни в жизнь не войдет. А потом, ему уж скоро на вокзал. Время — пол пятого, между прочим…

— Я тоже, пожалуй, скоро поеду, — сказал, а сам думаю: «Куда?».

— Останься еще, — сказала Ира, — до утра…

— А давайте групповушник устроим! — предложила Варя. — Весело будет.

— Обхохочешься… А с кем групповушник-то? — спросил я. — Не понял. Я мужские задницы с детства не перевариваю. Как и всё остальное, чем их Господь наградил… Я ж лесбиян по жизни.

— Как это? — спросила Варя.

— Лесбиянка мужеского пола, — пояснил я.

— Ир, а такое бывает?

— Да слушай ты его! Просто мужик на баб западает. У них так принято…

— Ой, а мне Ирка нравится, — сказала вдруг Варя, — между прочим, и как женщина тоже. Посмотри — красавица какая! Зацеловала бы всю до смерти.

— Я это давно оценил.

— А у меня «эти дела» давно закончились! — сообщила Варя с такой интонацией, будто: «А нас в комсомол приняли!»

— Так раздевайся быстренько и иди ко мне.

— А Ирка не заревнует?

— Ох, дите, ты дите…

Мы все-таки сдвинули кровати. Девчонки тоже занимались любовью. Мне это нравилось, потому что они действительно любили друг друга. А я любил их.

Женская любовь намного красивей мужской. Впрочем, в «голубых делах», я все равно ни черта не понимаю. Это — область, не доступная мне. Но женская пластика, запах, я не знаю… там всё более совершенно, истинно… там — торжество природы. Это их создал Господь. А нас, так — в довесок к совершенству. Из того, что осталось…

Нет, я лучше буду молчать. И любоваться ими. И опять молчать. Всегда молчать…

Уехал я только утром…

Через сорок дней, как у них принято, разрешили мне покинуть мою «высокую трибуну». Прилетели ангелы с трубами и выстроились в две шеренги — справа и слева от меня, головы вскинули, крылами машут, синхронно так, четко, будто у известного поста номер раз — ритуал совершают. Трубы расчехлили еще накануне. А потом их босс, не самый верховный, естественно, а так, типа начальника ВОХРы дал команду: «Товсь!», что для них, обозначало: «Приготовились, ребята — бдите!» Тогда, все твари небесные трубы вскинули, — локотки отставили четко так, по уставу и этот же, товарищ, мелкий который, но босс, собакой бешенной, как заревет: «Пли-и-и-и!» — и все разом затрубили в трубы.

У-у-у-у-у!!

Очень хорошо получилось.

И тут, под это самое «У-у-у», врата небесные распахнулись, и из небытия повалил небожитель, числом немереным, обступили подножие «высокой трибуны» моей — ликуют, славословят.

— Это ОН! Самое великое и бессмысленное дитя природы! Он жаждал всего и ничего не хотел! Он знал все, но не ответил ни на один вопрос! Он верил в призрачность и сомневался в явном! Он не принял ТОТ мир! ЭТОТ мир он тоже не принял, — кричали мужчины и рвали на себе волосы.

— Он — душка! Ах, какой сахарный! Зацеловала бы всего! И съела! — кричали дамы, бились в истерике и хватали меня за ноги.

— Ты — царь! — кричали все вместе. — На трон его! Ты наше всё!!

И амуры подлетели, трепетные, как мотыльки, и толкались вокруг моей головы и пытались нацепить мне на темя какие-то жесткие сплетенные листья.

Господи, спаси, сохрани! Что за безумие, у райских врат, что за шиза в сферах небесных!

Тем временем, два пернатых постарше — бороды с проседью, по виду архангелы — я, впрочем, признал их: Мичурин с Циолковским, мои соратники, еще по земной жизни, (сколько же с ними выпито! — и тут, смотрю, при делах) под барабанную дробь, подлетели и сняли меня с моей «высокой трибуны». И усадили на трон. Не просто сняли и усадили — обставили все торжественно, по протоколу. Громогласное троекратное «Ура!» ангелы прокричали, залпы тяжелых орудий бабахнули, фейерверки в небе волчком закрутились!

Тут и началось!

Небожителей, как с цепи сорвало. Все лезут с поздравлениями: «С благополучным возвращением из мест, так сказать, не столь отдаленных… из мира безумия! — в родные пенаты… в наши пространства-с… Так сказать, с прикосновением к Вечности-с!». Всякие «охи» да «ахи», да «разрешите засвидетельствовать» и прочая глупость. В общем, елей льют литрами. Дальше, — еще хуже. Какому-то выскочке пришла в голову глупейшая мысль: представить меня лично каждому. Он мне сказал: «Так надо».

Кому надо? — я так и не понял…

Ну и потянулась змейка не званных гостей: тетки какие-то невразумительные, помятые мужички, с плохими манерами. «Я — восхищен!» не сказал даже Мичурин. Ладно…

А, главное, удрать — никакой возможности! По бокам всё те же — св. Мичурин со св. Циолковским во фрунт встали — при исполнении, типа. И молчат! Причем, молчат как-то подло — набычились и в глаза мне не смотрят.

Пришлось за портвейном послать — разговорились.

— Ты эта… не думай, здесь жить можно, — говорит Мичурин.

— В принципе, космогонично, — говорит Циолковский. — Баб только много, оттого суета.

Дальше распорядитель объявляет танцы. Ангельский оркестр запиликал какую-то фривольную ерунду. Все разбились по парам. Причем опять как-то не по-людски — шиворот на выворот: Ромео с Изольдой, Тристан Джульетту склеил, и у них полный ажур. Мастер — с Левшой, а Маргарита — с блохой. Билл Клинтон, однако — с небезызвестной персоной М. Л. в центре круга заморские кренделя выделывают — рок-н-ролл наяривают, с некоторой даже эротичной пикантностью. Вся королевская чета с принцессой Дианой во главе со стыда августейшие физиономии в веера прячут: по всему видно — не по вкусу пришлась им эта звездная парочка.

Амуры же — ну, как есть, дети малые — побаловаться решили: пробили сердце Биллу здоровенной стрелой, (не стрела, натурально — оглобля!) он тут же зарделся, как маков цвет — то в жар беднягу кидает, то в холод — пал на грудь Монике и слова вымолвить не может от переизбытка чувств и понимания безнадежности положения. Не простит его Моника! А Моника и рада тому: «Ха-ха-ха, — хохочет и кричит явно на публику, — попался, красавчик! Теперь я из тебя веревки вить буду! Макраме вязать. Вот такой вот узловатый и мало приглядный предмет, может, напомнит кое-кому о наших веселеньких проделках! Ха-ха-ха!!»