Ирвин Уэлш - Клей

Весь день шпарит дождь, но я вижу, что всё, проссалось, над улицей встала радуга.

Внутри у меня все ходит ходуном. Теперь я думаю, многие ли, прежде чем уйти, сводят старые счеты. Немногие. Большинство надеется протянуть как можно дольше, поэтому им есть что терять, или же к тому времени, когда становится ясно, что это конец, они уже слишком немощны, чтобы действовать. Эти мысли придают мне сил.

Я почувствовал, что, хоть мир и сдал мне худшую из всех взяток, похуй, я все равно жив. Когда я вышел на залитую солнцем улицу проветрить голову, я, как это ни странно, почувствовал такую эйфорию, что искренне думал, что уже ничто и никогда не расстроит меня.

Конечно же, я ошибался.

И доказательства моей ошибки проявились буквально через пять минут.

Отсюда до магазов – пять минут. Когда я увидел, как она выходит с ребенком из газетного киоска, сердце мое заколотилось посреди груди, и я соскочил на другую сторону улицы. Но они были одни, его не было. Я просто не был в настроении с ним встречаться; не теперь, мы повстречаемся, когда я буду готов.

Не теперь.

Я огляделся, чтобы убедиться, что его нет поблизости.

Просто в тот момент я чувствовал себя нормально, я сделал все, что мне сказали в этом медицинском центре, и теперь старался загнать эту мысль в дальний угол сознания. Хотелось думать о ближайшем будущем, о пивном фестивале в Мюнхене и о таблах, которые придется продать, чтобы туда попасть. Билеты на самолет мы уже забронировали, так что теперь нужны были только бабки на гостиницу и расходы. Денек выдался что надо: сначала всю дорогу поливало, но теперь все сверкало и все вывалили на улицу. Время шло к ужину, и народ выкатывался с автобусов, идущих из центра. Я шел вдоль покрытой граффити стены, пытаясь отыскать наши первые пробы. Вот они, медленно, но верно выцветающие:

ГОЛЛИ БЮРО ХИБЗ-ЧЕМПИОН

Им, наверно, уже лет десять, а то и больше. Бюро. У Биррелла было такое погонялово, теперь его так никто не зовет. Мне нужно было подыскать себе кличку понеразборчивей. Мать просекла, что это я, и отлупила меня. Терри – урод, любил прийти ко мне и спросить у мамы: «Здрасьте, миссис Гэллоуэй, а Голли, то есть Эндрю, дома?»

И вот теперь мы едем все вместе: я, Терри, Карл и Билли. Возможно, в последний раз.

Все они – хорошие парни, особенно Биррелл: он просто супер. Поддержал меня тогда в стычке с Дойлом. По полной. У него самого головняка хватило. Пришлось отложить бой. «Вечерние новости» набросились на лакомый кусочек и расписали его как головореза безмозглого, вытащили его дело о поджоге склада, закрытое уже много лет назад. Но Билли перенес все это стоически, он такой. Зато когда бой назначили снова и он растер в порошок того пацана из Ливерпуля, они все принялись лизать ему задницу.

Подумав об этом, я вспомнил те времена, и мне снова стало не по себе. Потом я решил: будет тебе, веселей, Гэллоуэй, держись. Да, когда я вышел из дома, я был в полном порядке.

Потом я увидел их.

Я увидел их и как будто получил сильнейший удар под дых.

Когда все это началось? Давным-давно. Она была с Терри. Мне показалось, что она хорошая девушка. Во всяком случае, она могла легко включить хорошую, когда надо. Во второй раз все уже было по-другому. Мне-то нужно было только присунуть, и я присунул. И очень был доволен собой, пока она не сообщила мне, что залетела. Я не мог поверить. Потом появилась малышка Жаклин. Она родилась на несколько недель позже Джейсона – сына Люси, жены Терри.

Когда я вышел из тюрьмы, меня разрывали желания. Особенно хотелось телку. Ну вот я нашел себе дырочку ценою в обручальное кольцо и ответственность за жену и ребенка. Даже если б условия жизни были бы получше, и то было б слишком. Я использовал любой предлог, чтобы уйти из дома, подальше от нее и ее подруг, таких как Катриона, сестра Дойла. Они сидели дома и курили целыми днями. Я хотел убежать от них, от их детей. Кричащих, ревущих карапузов.

Мне нужен был экшн, не важно где. Для фанатов я был староват, большинство были на добрых пять лет моложе меня. Однако я перевел время на срок, кроме того, выглядел я всегда моложе своих лет. В общем, я протусовался с ними пару сезонов. Потом я стал ходить с Карлом по клубам.

Подальше от них – Гейл и всей этой тусы, но тем самым я, наверное, удалялся от Жаклин. Ну да, причиной многого, что произошло, было мое частое отсутствие. Зато он был рядом. Этот. Она стала встречаться с тем уродом. С ним.

Когда я вызвал ее на разговор, она просто рассмеялась мне в лицо. Рассказала мне, каков он в постели. Лучше, чем я, много лучше, сказала она. Настоящее животное. Фачится ночь напролет, хуем можно сваи забивать. Я представил себе его и просто не мог поверить. Она, должно быть, его с кем-то перепутала. Это не Макмюррей, не Полмонт; не этот нервозный мудила, ссыкливая марионетка Дойла.

Она все говорила и говорила, а я хотел, чтоб она заткнулась. Я сказал, чтоб захлопнула свое грязное ебало, но, сколько бы раз я это ни говорил, она раскрывала его все шире и шире. Я не смог этого вынести. Схватил ее за волосы. Она ударила меня, завязалась драка. Я держал ее за волосы и с божьей помощью собирался ей вставить. Я сжал кулак, отвел резко руку и

и-и-ииии

и сзади оказалась моя дочь, она вылезла из кроватки посмотреть, что это за шум. Мой локоть пришелся ей по лицу, сломал обе челюсти, ее хрупкие маленькие косточки…

я и не думал ее ударить

только не малышку Жаклин.

Однако суд не принял мою версию. И я снова оказался в тюрьме, в Саутоне, на настоящей зоне, не какой-нибудь малолетке. Я снова сел, и теперь у меня было время подумать.

Время, чтобы ненавидеть.

Но больше всех я ненавидел не ее и даже не его. Себя: себя, глупого и слабого урода. Уж его -то я лупил беспощадно. Всем подряд: алкоголем, таблами, герычем. Бил по стенам, пока не ломались кости, а кисти не распухали до размера бейсбольной перчатки. Выжигал сигаретами грязные красно-коричневые точки на руках. С ним я разделался как надо, обоссал его с ног до головы. И сделал это так тихонечко, исподтишка, что не многие заметили, как промелькнула слабая нахальная улыбочка.

Других я пока сторонился. Суд запретил. Сторонился до сих пор. И вот эта овца здесь, в двух шагах от меня.

Вот я увидел ее, но главное – увидел малышку Жаклин: в каком состоянии ребенок. Девчушка была в очках, один только вид которых расстроил меня ужасно. Такая малышка и уже в очках. Я вспомнил школу и как жестоко мы могли дразниться, когда были маленькими, а я ничего не смогу сделать, чтобы защитить ее. Подумал о том, как такая дурацкая, простая, поверхностная, ничего не стоящая вещь, как очки, может изменить ее в глазах окружающих, повлиять на ее детское восприятие.