Дина Хапаева - Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма

Но что для моего анализа определенно важнее политической карьеры Гарри Ивановича Поттера, так это то, что триумф Поттерианы в России можно объяснить теми же самыми ключевыми элементами, которые породили феномен Гарри Поттера в Англии и Соединенных Штатах. Русские имитации и пародии подтверждают мою гипотезу о послании этих книг, воспроизводящих тот же сценарий смертельных романов взросления, которые передают дух времени конца 1990–2010‐х годов, отмеченных культом виртуальной насильственной смерти.

Мегапопулярность Гарри Поттера, неожиданный и беспрецедентный успех книг, отличающихся заметным недостатком стиля, философской и психологической глубины, в конечном счете обязаны их способности использовать определенное новое отношение к человеку, человечеству и человеческой жизни, которое начало формироваться в конце 1980‐х. В книгах о Гарри Поттере были схвачены шаблонные черты готической эстетики: сюжет, имитирующий кошмар, в качестве главных персонажей — нелюди и монстры, презирающие человечество (мерзких маглов) как низшую расу, в тот момент, когда это мощное новое течение только зарождалось. Поттериана объединила черты новых, самых заметных, самых продаваемых типажей на рынке развлечений — маньяков, вампиров, серийных убийц — в своем главном протагонисте. Этот новый роман о школе создал новый рынок и достучался до новой читательской аудитории, почувствовавшей вкус к новому товару — коммодицированному антигуманизму. Сквозь всю ткань повествования о Гарри Поттере торжество смерти проступает как новая стратегия в индустрии развлечений и основа гедонистической культуры потребления кошмара, когда виртуальная насильственная смерть становится забавой для всей семьи.

Танатопатия как течение популярной культуры берет начало в соединении многообразных эстетических, интеллектуальных и исторических источников. Чтобы подытожить результаты своего исследования, я обозначу главные стадии развития танатопатии за последние десятилетия.

Решающим эстетическим фактором в ее формировании стала готическая эстетика. Это мощное направление в художественной литературе и кинематографе подготовило почву для эстетизации насильственной смерти в качестве выражения неодобрения человечества как вида, не выдержавшего проверки временем. Готическая эстетика возникла в 1980‐е — начале 1990‐х годов, когда две тенденции — изображение монстров и прочей нежити, с одной стороны, и описание кошмаров, с другой, — соединились в популярной литературе и кинематографии. Идеализация монстра как нового культурного героя, действующего в вымышленных кошмарах, породила новую формулу развлечений, оказавшуюся как нельзя более притягательной. Готическая эстетика превратила нелюдей в незаменимых протагонистов кино и литературы, создавая необходимые условия для выражения современной зацикленности на культе смерти.

Готическая эстетика глубоко укоренилась в западной культуре последних двух столетий [885] Хапаева Д. Кошмар. С. 264–280; Khapaeva D. Portrait critique de la Russie. P. 165–201. . Авторы готических романов экспериментировали с литературными кошмарами и развивали литературные методы, способные помочь им ввести читателей в подобный кошмару транс. Следует отметить, однако, что авторы английского готического романа были прямыми провозвестниками готической эстетики. Большинству из них не хватило смелости отмежеваться от антропоцентрических идеалов Просвещения, тенденции, примером которой служит «Франкенштейн» Мэри Шелли, и в этом романе четко показана оппозиция человека и монстра [886] Это трактовалось как отзвук происходивших тогда в Англии философских дебатов о специфичности человеческой природы в ряду живых существ. . Даже возрождение готики в конце XIX и начале ХХ столетия не породило таких монстров, каких мы привыкли встречать сегодня. В то время протагонисты, которые целиком и полностью завладевали воображением автора и с которыми, по идее, должен идентифицировать себя читатель (как в парадигматическом «Дракуле» Брэма Стокера), были все-таки людьми, а не чудовищами.

Подлинные нелюди готической эстетики были выведены Дж. Р. Р. Толкином. Он создал эстетическую вселенную, ставшую примером антигуманизма; предполагалось, что читатели эпопеи Толкина будут идентифицировать себя с его хоббитами, существами явно нечеловеческой природы. Месмерическая эстетика Г. Ф. Лавкрафта предложила литературный кошмар в качестве средства гедонистического самоудовлетворения прелестным ужасом и ужасной прелестью кошмара, а также в качестве прямой альтернативы миру людей [887] Об истории готической эстетики и культуры потребления кошмаров см.: Khapaeva D. Nightmare. P. 209–229. . Произведения Толкина и Лавкрафта заложили основы современной культуры потребления кошмара и способствовали ее проникновению в обыденную жизнь миллионов читателей, зрителей, геймеров.

Культ виртуальной смерти возрос на волне готической эстетики. Монстры, «питающиеся» людьми, олицетворяют завороженность насильственной смертью в художественных произведениях как выражение крайнего отвращения к человеку и человечеству. Стремление публики идентифицироваться с монстрами облегчалось погружением в транс кошмара, в который такие произведения ввергают своих зрителей и читателей, искажая их нормальное восприятие с помощью как испытанных литературных приемов, так и новых технологий, для того чтобы вызвать у них иллюзию, будто они сами наделены сверхчеловеческими способностями. Если готический роман, выступавший против эстетики Просвещения, был в основе своей бунтом против рациональности, то готическую эстетику наших дней можно рассматривать как реакцию на кризис рациональности, вызванный тем, что в конце ХХ века основы западной философии и эстетика модерна были поставлены под сомнение. Распад главных парадигм гуманитарных наук в 1970–1980‐е годы стал важным мерилом этого кризиса.

Интеллектуальные истоки культа смерти восходят к двум философским идеям: критике европейского гуманизма и отказу от концепции человеческой исключительности. В 1960–1970‐е годы обе эти идеи вновь снискали популярность у интеллектуалов и философов, после чего проникновение этих идей в популярную культуру основательно изменило их смысл, погасило их изначальный критический порыв и превратило их в модные культтовары.

Во Французской теории, изрядно повлиявшей на западное мышление второй половины ХХ века, этим идеям было отведено почетное место. Критика гуманизма французскими интеллектуалами, в которой они следовали Марксу и Ницше, была подчинена их главной цели — дезавуировать трансцендентальный субъект классической западной философии. Кроме того, они придавали большое значение критике идеологии Просвещения и буржуазного общества, что тоже сказывалось на их отношении к гуманизму. В конечном счете помещение монстров или животных в центр их интеллектуального проекта было радикальным жестом, который красноречиво свидетельствовал об их подходе к гуманизму и человеческой исключительности. В тот же период англофонные философы и интеллектуалы закладывали теоретические основы движения в защиту прав животных. Они настаивали, что у животных есть моральные права, и ввели в обиход термин speciesism — «претензия на видовую уникальность», дабы развенчать идею человеческой исключительности и превосходства человека над всеми другими живыми организмами.