Мара Винтер - Когда сгорают мечты

Дышать нечем, хоть я не пригубливал спиртное, в отличие от некоторых. Он заливает в себя всё больше и больше. Утраивает пылкость взглядов в моём направлении. Уже ничем не прикрытых.

– Давай выйдем. – Девочка-солнце обеспокоенно дотрагивается до моего локтя.

Несколькими часами раньше мама заметила её и воскликнула: «Наконец-то! Я так рада с тобой познакомиться! А то от Криса ведь не дождёшься, так и будет прятаться». Кэт покосилась на меня, моментально уловила шевеление бровей (призыв подыграть) и подыграла.

Она догадывается, что мне нужно, раньше, чем я озвучу это. Как-то… мысленно.

Не то, чтобы я скрывал от мамы свою ориентацию, вовсе нет. Она сама любит повторять, что примет любой мой выбор. Пусть лучше думает, что кручу роман с неординарной, но относительно адекватной девушкой, чем вдаётся в подробности этого… узла, между мной и Тони. Мне самому-то страшно.

Гомером повеяло: «Приносили дорийцы тогда для великих богов гекатомбу *, тучные бёдра бычачьи в кострах, веселясь, возжигали…»

{ * Гекатомба – жертва; слово восходит к жертвоприношениям Гекате, богине смерти. }

Смеркается. Воздух подёрнут синевой. Кое-где прогуливаются такие же, как мы – беглецы от принудительного веселья.

Через джазовую партию до нас доходит стрёкот цикад, долетают всплески хохота и ресторанные звуки: вилкой о тарелку, ложкой о рюмку, ножом под дых… шучу.

Лжегёрлфренд, не таясь, достаёт из крокодильчатого клатча пачку, из той – две сигареты. Для неё и для меня.

– Первая затяжка – это откровение. – Мечтательно говорит Кэт. – Можешь ощутить любой вкус и ни за что не угадаешь, что будет в следующий раз. – Закуривает от своей готической горелки, обхватывает фильтр губами. Там отпечатывается вишнёвая помада. Втягивает щеки, шебарша бумагой, задумчиво направляет вверх мягкое седое облако. – Творожная запеканка. Румяная, с хрустящей корочкой. Чуток подгорелая, поэтому – горчит. Но так даже вкуснее. Держи. – Отдаёт зажигалку. – Наверняка, свою посеял. Опять.

Не стоит на месте, переминается с ноги на ногу – отпечаток радуги посреди глухого вечера. Ковыряет мыском опрятный газон, распахивает утопленные в черноту глаза, по-детски задрав лицо к туманностям прокуренного неба.

Кости обтянуты кожей, мышц практически не осталось. По сравнению с ней я, учитывая природную сухопарость – пышущий здоровьем турникмэн.

– Не переживай. Скоро всё прекратится. – Обещает. – Тридцать один. Очень неплохая цифра. Кстати, – невпопад, – в прошлый раз был клубничный джем.

Её разболтанность мне не нравится. Нюхнула в толчке, небось. Такой табун, что если кто-нибудь заметит? Хотя… им до фонаря. Сами нюхачи те ещё. У богатеньких искусственные радости – дело рядовое.

Шаг вперёд. Прикладываю ладонь к её шее, щупая пульс: колотит сотни на полторы. В минуту. Кэт сглатывает, глядит на меня снизу вверх. У скул – желваки, щёлкают стиснутые зубы. Не отступает. Только на секунду, на одну, двойным ресничным слоем отделяется. Чем-то ещё вкинулась? Поди пойми.

– Крис? – Охрипшим голосом. С трудом фокусирует взгляд, шепчет едва разборчиво. – Скажи… ничего бы существенно не изменилось, если бы я сказала, что люблю тебя?

Стоп. Снято.

Кто-нибудь, серьёзно, нажмите на паузу!

Я не читал, что делают в таких случаях. Я не нахожу, что сказать: пресечь (то, чего не можешь дать) и спасти (то, что есть). Я не успеваю осмыслить.

Брякаю первое, что пришло на ум, в её запрокинутое треугольное личико:

– Я не знаю, что значит это слово. – Складка на лбу. Дёрнувшийся подбородок. Всячески себя проклиная, пытаюсь загладить слова другими. – Кэт, ну ты чего? Что за "люблю тебя"? – сочинить бы что-нибудь веское, но голова, в кои-то веки, как назло, пуста. – Ты меня не знаешь, – отношения к чувству, тем более, к влечению, знание не имеет. – И я тебя люблю, как подругу, как сестру. Зачем вот это всё?

Я в прострации, словно не в своём дворе нахожусь, а в эпицентре дурацкого сериала, где персонаж прикидывается дегенератом, чтобы драмы побольше было. Может она и не вкладывала того смысла, что я вообразил. Может, это – амфетамин в её крови. Вброс в мозг. Любовь ко всему. Ко всему, что ни есть.

Берёт себя в руки. С видимым усилием растягивает губы в подобии улыбки. И пожимает плечами. Выпирающие из квадратного выреза ключицы натягивают тонкую прослойку кожи: колко. Сбивает с сигареты пепел. Просыпает пыльцу на ботинки.

– Ты только всерьёз не воспринимай, хорошо? Мне нужно было это услышать. Для чёрного вдохновения, нашествия воронов и прочего. Забудь, окей?

Такое забудешь, как же.

– Ладно.

Крутит перстень на безымянном пальце. Ромб из стекляруса приделан к плетёной спирали. Затяжка. Ещё одна затяжка.

– Вот и здорово, – долгий выдох. – Не хочу тебя потерять из-за такой ерунды.

Начинается следующая песня, грустная. Сильный полуакадемический тембр приглашённой певицы выводит высокие ноты. Кэт, прикрыв глаза, качается в такт, щипком гасит бычок, отправляет в свою сумочку. Предлагает:

– Может зайдём, потанцуем?

Соглашаюсь. Возвращаемся под навес. Вывожу её на середину, упокоив руки на тоненькой талии – вот-вот переломится. Она обнимает меня за шею, тонко дышит, прижимаясь к груди.

Кэтрин – старшая сестра, которой у меня никогда не было. Кэт – младшая, которую я когда-то давно, при отце, у мамы просил.

Переступаем по траве. Я люблю её. Но не так. Она важна мне, как единственный человек, с кем легко дышится. С ней можно быть любым, не опасаясь ничего. К чему коптить нашу близость страстью? Уйдёт лёгкость. Уйдёт прямота. Играть с огнём? Играть с ней? С кем тогда не играть?

Тони опускает на стол бокал. Оправляет рубашку. Пятернёй убирает назад волосы. Продвигается к нам. Идёт, как плывёт, грациозно.

Кэт вся аж подбирается. Прыгнуть может. Были бы когти, впилась бы ему в лицо. Тони по барабану. Тони заявляет:

– Я вас разобью. – Нашёл время для сцен, ничего не скажешь.

– Иди к дьяволу, – шипит моя партнёрша. – Я скорее удавлюсь.

– Ты мне и не нужна, – верхняя губа вздёрнута, чётко проявлена складка. – Только мой брат. – В глазах – мутнота, черти омут десертной ложкой размешивают. Послав по известному адресу ограничения, мозги собственно, взгляды, цивильность обстановки, он хватает меня в танец, как своего ведомого. Волоком тянет мимо зевак, не то вальсируя, не то зажимая в тиски.

Кэт растерялась. Кэт стоит, как прочие, приоткрыв рот. «Не лезь», – передаю сигнал, раз уж она их как-то читает. Не лезет. Могла бы, а не лезет.

От него несёт перегаром. У него холодные пальцы и помятый воротник рубашки. Под скулами – впадины, под нижними веками – коричневатые, болезненные круги.

Опиум, чёрный опиум. Что-то в нём есть. Бежать от него хочется. Улепётывать со всех ног, пока ни поздно. Нет, некуда: от себя не сбежишь. Это – моё тело, в его объятиях. Это – моё желание, навстречу ему.