Вадим Чекунов - Пластиглаз

У Серовых тогда как раз хлеб и закончился.

До магазина - меньше пяти минут. Там тоже минут пять. Ну, и обратно. Всего-то. Не тащить же ребёнка в дождь. «Том и Джерри» включила Лариса ей. Закрыла на все замки.

«Я мигом».

Далее - осколками всё, как зеркало, за которое Лариса в прихожей схватилась, падая.

Звонок в дежурку, от соседей. Как раз во время утреннего совещания. Дверь нараспашку, на пороге кто-то, ртом воздух ловя. Смысл слов с запозданием доходит. Не верится словам.

Бег. Ноги ватные. Загребают по асфальту, мокрой лентой он уходит под них, кренится, близится... Падал, вставал, бежал дальше. Рот сухой. Шум, звон в ушах. Дыхание рвётся.

Толпа у подъезда. «Скорая». «Уаз» отделовский.

Дочь - лицо побелевшее, серогубое. Бинты наложили уже.

Лариса - держат её, обвисла на руках. Вскидывается, головой мотает. Кричит страшно.

Больница. Стены - зелёные, поверху белые. Дождь за окном.

Хирург, осунувшийся, со снятой повязкой у подбородка. «Множественные разрывы... стенок влагалища... промежности... кровотечение... внутренних органов... остаётся критическим... колотые раны... сильное повреждение... сейчас нет возможности... после улучшения... направление в столицу... клиника хорошая... правый глаз менее... есть надежда, но...»

Ещё кто-то, в белом. «К девочке сейчас нельзя... Лучше матери...»

Мать девочки не может. Матери колют каждый час что-то.

Звонят в приемную. Отец. Его, Серова отец. Батя... В тот же вечер... Инфаркт.

Ребята из отдела. Молчат.

Водка. Провал.

Провал. Тьма. Тьма. Тьма.

Тьма.

Сломался. От дела отстранили, сразу же.

Водка. Тьма.

Мать спасла. И жены родители. Сутками у внучки дежурили.

Откачали Ларису. Только не та она теперь. Не та.

Выжила Настя. Глазки вот только... Три шрама на веках. Два на левом, один на правом. Глазки Настя зажмурила, когда он гвоздь достал.

Одно лишь - память детская - вещь особая. Спасает детей, как может. Через полгода, когда говорить дочка начала, выяснилось - не помнит она, что и м е н н о с ней случилось. Случилось ч т о-т о, и Тьма пришла.

Тьма.

«Папа, а почему я не вижу?»

Что сказать в ответ?

«Так Боженька решил», - говорят дочке бабушка с мамой.

Не понимает она.

Взяли его. Через неделю взяли, в частном секторе. Он уже осторожность терять начал. Проник в дом, где внучка с дедушкой спать днём улеглись. Запугать хотел, или наоборот - сдаться таким способом решил, теперь уже неважно.

Тридцать пять лет, холост, с матерью проживал в центре, в Ленинском районе. Не судимый, наборщиком в типографии работал. В той самой, кстати, где его приблизительный портрет и призывы к населению о бдительности печатали.

Портрет совсем не похож, кстати, оказался. Невзрачный такой мужичок, с лицом рыхловатым и чёлочкой прилизаной. Таких тысячи в каждом жилмассиве.

Тихий, по словам соседей. Не пьющий. Дома рыбок разводил аквариумных.

Ребята, пока Серов во Тьму не ушёл совсем, позвонили.

«Приезжай...»

...Начальство орало - всех по двести восемьдесят шестой, на полную - до десяти лет. Дело громкое - у столицы под контролем особым. Не замнёшь. Превышение полномочий...

Город тогда на митинг перед исполкомом собрался. Родители детей - тех, других, выступали.

Серова всем отделом отмазывали. Всё на себя ребята брали.

Замяли всё-таки.

Инфаркт, в общем, согласно заключению, у задержанного случился. А перед этим он с сокамерниками что-то не поделил - битый сильно оказался. Те вину свою признали.

А дома - дочка.

«Папа, а почему я не вижу?»

Маму с бабушкой не спрашивала больше.

С Лариской... Соседями жить стали. Ради дочки лишь. Ради дочки.

Ей в школу в этом году. Специальную.

***

Сизый дымок сигаретный плыл к каштановым листьям. Тихий, ясный день конца лета.

Серов отряхнул рубашку и брюки от упавшего на них пепла. Затоптал в гравий окурок. Ни одной урны, вот и приходится свинячить.

Настя доела свой стаканчик. Прислушалась.

Прошла компания ребят, с пивом в руках. Толкаясь, смеясь - спугнули стариковских голубей. Мягко хлопнули крылья, подняв легкое облачко пыли.

– На платок тебе.

Психолог объяснял - максимум побуждения к самостоятельности. Обучение ориентации. Ещё чего-то там...

Уверенно взяла, тщательно вытерла пальцы. Пальцы - теперь её «глаза».

Вернула платок и тронула прохладной ладошкой щёку Серова:

– Мы на качели пойдём? Тут скучно. Пошли, пап?

Взяла с колен Марину. Спрыгнула со скамейки и словно вызолотилась вся в солнечных лучах. Подтянула ремешок на сандалиях.

– Пошли. Солнце на улице, да?

– Да.

Несколько минут председатель сидел молча. Медленно поднеся к лицу правую руку, большим и указательным пальцами он помассировал переносицу. Вздохнув, нашарил на покрытом зелёным сукном столе очки в простой металлической оправе и словно в раздумье, развёл и сложил несколько раз тонкие дужки.

– Пахоменко, кто у нас там ещё? - голос председателя прозвучал хрипло и надтреснуто. - Последний на сегодня, вроде? И курить дай, а то мои кончились, - кашлянув в кулак, добавил он более твёрдо.

Сидевший слева худощавый мужчина лет сорока подвинул пачку «Казбека» ближе к председателю и, близоруко склоняясь над бумагой, пробубнил:

– Да вроде, как и последний, да только вот: Может, на завтра перенесём, Виктор Михалыч? На свежую голову, как говорится:

Председатель постучал мундштуком папиросы о сукно стола, вытряхивая табачные крошки. Оттянул обшлаг рукава и взглянул на часы.

– Чего мудришь? Больше получаса ещё: Баба, что ли, ждёт где? - дунув в мундштук, председатель привычным движением пальцев смял его в «гармошку» и сунул в рот, зажав обнажёнными в усмешке зубами.

Плотный и лобастый штатский, сидевший по правую руку, задребезжал угодливым смешком. Под взглядом Пахоменко он осёкся и, схватив зажигалку, принялся щёлкать ею перед лицом председателя.

Тот поморщился:

– Ты, Валентин Петрович, ещё огниво с собой таскай: Где ты дрянь только такую берёшь?

– Да работала ведь утром ещё, нормально всё было: - виновато округлил глаза штатский. - Ну, не совсем настоящий, китайской сборки, конечно, но всё же «Зиппо». Сами знаете, на адвокатское жалование сейчас не очень-то разбежишься.

Председатель отмахнулся от штатского. Повернулся к Пахоменко.

Тот уже держал наготове маленький, сплюснутый с одного конца тусклый латунный столбик. Дважды крутанув прилаженный к столбику кругляшок, Пахоменко высек искру и кончик самоделки вспыхнул слегка чадящим пламенем.

Председатель прикурил и откинулся на спинку стула.

– Вот это, Валентин Петрович, настоящая вещь. На коленке, в окопе, под обстрелом сделанная. «С гыльзы сробленная», как старшина наш говорил, на Втором Украинском, вечная ему память.