Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке

На девятый день мы помянули бабушку в более узком кругу. Напряжение последних дней начало спадать, и тут приехали мои приятели — Барон с Баронессой и маленьким сыном Ваней, известным среди дачников под прозвищем Таракан. Барон — немец по отцу и белорус по матери — был на пути несколько запоздалого превращения молодого гуляки в почтенного бюргера, имея в активе импозантную внешность, искусные руки и яркое дарование души компании.

Они были питерцами, а в Питер еще с петровских времен много всякого занятного народа приезжало, а некоторые так и оседали на болотистых грунтах на веки вечные. Отец Баронессы был русским, а мать происходила из старинного мадьярского рода Маркау-Воджи, и фамильный замок в Трансильвании снился в русских снегах уже энному поколению баронесс. Маркау-Воджи были протестантами, и женихи всегда подбирались среди единоверцев, невзирая на национальность. Баронесса была хорошенькой долговязой шатенкой с темными глазами и острым языком, и при всей прочности их брака Барон несколько досаждал супруге немецкой сентиментальностью (ему иногда в проплывающих мимо блондинках мерещилась Гретхен) и нежностью к винным лавкам. Оба пятна на солнечном имидже моего друга были унаследованы от его отца Генриха, преподавателя философии в одном из питерском вузов.

Они были постоянными дачниками, но моя тетка это семейство недолюбливала, поскольку была человеком суровым и правильным, а мои друзья определенно грешили избытком внутренней свободы, и этот грех у предшествующего поколения почитался наиболее тяжким. Тем не менее, они поддерживали с теткой вполне сносные отношения еще до моего появления в Пакавене, и мои пристрастия не омрачались ее слишком суровой критикой, да я и сама была не очень хорошей, увы!

Наше знакомство с Бароном произошло в мой первый приезд у деревянного нужника — я выходила, а он входил с детским горшком, огромные размеры которого и размещение семьи на втором этаже родили мой невинный вопрос о причинах отсутствия на горшке фамильного позолоченного герба. Барон оживился и с возгласом: «Я сейчас!» — исчез на недолгое время за дверью, после чего раскинул около умывальника ветви своего генеалогического древа. Среди его родственников по папиной линии значились всеми любимые советские артисты и скромный уфимский поэт Александр Брянский, печатавшийся в военных изданиях молодой Советской России.

Барон был человеком-праздником и составлял для всех неотъемлемую часть летней Пакавене.

Особенности его достоинств и недостатков служили постоянной темой дачных пересудов, а его восхитительные монологи, где речь хорошо воспитанного человека весьма органично переплеталась со сленгом сегодняшнего дня и откровенно нелитературными выражениями, звучали для дружеских ушей любимым музыкальным произведением.

Приезд друзей отвлек меня от печальных мыслей, и жизнь стала налаживаться. В этом году семейство поселилось через дом у старой Вельмы, где мы и отметили ежегодную встречу местным яблочным вином и мелкими копчеными угрями, встретившимися нынешним утром Барону в водах большого озера в свежем виде.

Их тайный безлицензионный отстрел предварялся облачением Барона на глазах у восхищенных дам в темный блестящий гидрокостюм и ласты, что создавало неотразимый образ иностранного шпиона из детского фильма «Тайна двух океанов» — это был любимый персонаж его детских игр. Удочкой и корзинкой мой друг владел с тем же профессиональным блеском, и дары природы позволяли семье существенно удешевить и без того недорогой отдых.

Их питерские приятели, Вася с Лидой, владевшие на двоих двадцатью девятью языками и суммарным ежемесячным окладом в двести сорок рублей, занимались за столом своим обычным делом — обнимались, но Василий все же на минуту отвлекся и внес свой вклад в застольную беседу свежим литературным анекдотом о трансляции английской пьесы киевским радио (Лэди Эллэн: Га-а, шо я бачу! Цэ лорд Монтгомэры! Дэ вы учора запропостылыся, лордэ? — Та-а-а, я учора на дэрби був…).

Молодой районный архитектор Алоизас, постоянный собутыльник Барона, рассказал нам о своих планах перестройки турбазы — у него был оригинальный проект деревянных двухэтажных коттеджей в форме корзины на пеньке. Архитектурная мысль в Прибалтике вообще работала на славу, и мы, устав от однообразия повсеместных Черемушек, разглядывали недавно отстроенные особняки с большим интересом. Некоторые проекты, спустя несколько лет, узнавались в подмосковных постройках новых русских.

Местные снобы предпочитали деревянные дома, обильно украшенные кружевной резьбой, но сейчас в окрестностях Пакавене строились преимущественно кирпичные, поскольку кирпич был баснословно дешев.

Неиссякаемым источником этого материала была расположенная неподалеку атомная станция, где строительство очередного блока всячески саботировалось местными товарищами, убоявшимися повторения чернобыльской трагедии. Поэтому, когда плановая порция кирпичей подвозилась к станции, руководство расписывалось в получении и отпускало машины восвояси, а кирпичи тут же развозились шоферами по деревням, сообразно запросам населения.

Ушедшая года два назад в портнихи гидрофизик Татьяна, приятельница Баронессы, прихвастнула отличными заработками на крепдешиновых платьях для отъезжающих в Израиль. Отрезы вывозить запрещалось, поэтому платья формировались из десяти — пятнадцати метров материи, а потом, по-видимому, распарывались на продажу. Мы состояли с ее четырехлетним сыном в весьма сложных отношениях. Увидев его впервые два года назад, я всплеснула руками и искренне восхитилась: «Да это же копия Джека Восьмеркина в детстве!», но младенец, по-видимому, уже тогда решил стать бизнесменом, и сравнение с хорошеньким, но неудачливым табачным торговцем вызвало его оглушительный рев к великому расстройству искренне восхищенной тети.

Прозвище Восьмеркин оказалось, однако, прилипчивым, чего он мне так до конца и не простил, хотя уже и позволял иногда, в присутствии матери, пользоваться в песочнице своими пластмассовыми формочками, известными в детских кругах послевоенного поколения под названием «пасочек». Всю свою нерастраченную нежность я отдавала Таракану, и тут было полное понимание, несмотря на его гадкий характер.

Баронессу этой зимой пригласили на занятные посиделки к бывшему врачу, а ныне уже известному питерскому экстрасенсу. Присутствующие пили чай и весело слушали магнитофонную запись с рассказом какого-то подопытного мужика о полете его астрального тела на далекую обитаемую планету. Астральное тело приземлилось в неведомых земной ботанике кустах и наблюдало оттуда за аборигенами.