Семен Скляренко - Святослав

– Ты слишком щедр, император, и забыл о том, что в нашей казне пустовато. Ста кентинариев будет достаточно.

– Что же ты сделаешь?

– Я пошлю, император, к тем же самым пацинакам васи-лика и дам им золото, сто кентинариев… Покойный Калокир писал мне из-под Адрианополя, что беседовал об этом с каганом Курей. Если князь Святослав пойдет по суше, они встретят его в поле, если морем – на Днепре.

– Проэдр! Позволяю тебе дать пацинакам столько золота, сколько они потребуют. Только не откладывай, спеши, проэдр!

– Я сделаю все, что нужно, – засмеялся проэдр. – Где бессильна стрела, там всемогуще золото. Пока в империи есть золото, она еще сильна. Однако с Дуная ползет туман, иди в шатер, пора на покой…

И над Дунаем, и над всей землей царила ночь. Спокойно уснул наконец император Византии, спал и его стан. Не спали только в Доростоле. Там, за стенами крепости и на берегах Дуная, горели огни, отблеск которых блуждал по тучам, и звучали голоса – русы готовились в дорогу.

Не спал и проэдр Василий. Сидя на скамье у шатра и глядя на небо, на Доростол, на огни над Дунаем, он упорно о чем-то думал, и если бы кто-нибудь сейчас увидел его лицо, то заметил бы, как играет на нем улыбка – порой мечтательная, порой злобная.

Проэдр Василий в эту ночь думал о том, когда же он теперь даст смертельный яд еще одному императору Византии – Иоанну. Но дальше? Что он будет делать дальше?

Проэдр Василий хотел побыть императором Византии хотя бы день. Может быть, в этот день возвратится душа в его тело? Только почему-то слабеет тело у проэдра Василия, не поздно ли возвращать душу?

Князь Святослав торопился. В Доростоле, да и повсюду в низовьях Дуная стояла еще хорошая погода, все вокруг зеленело и цвело. Но с севера, из-за гор, порой дули свежие ветры, а высоко в небе плыли белые, прозрачные облачка – наступала осень.

Несколько дней, работая даже по ночам, вой спускали на воду лодии. Ладили рассохшиеся на горячем солнце днища, ставили щоглы, увязывали реи, чинили и шили ветрила, грузили на лодии все необходимое для дальней дороги; потом приняли с греческих кумварий дань – по две медимны жита на каждого воина.

Все эти дни на Дунае, в Доростоле и на поле за ним было тихо. Византийский лагерь стоял на месте, вокруг него день и ночь ходили виглы, на греческих кораблях гребцы по-прежнему не сушили весел. Здесь находился и император, его сверкающее знамя реяло над главным шатром среди лагеря.

Князь Святослав, зная этого коварного и хитрого врага, велел остерегаться, держать дозор в поле, на стенах и возле лодии.

У князя Святослава болело сердце не только по своим во-ям. Он думал и о болгарах, которые так храбро, не жалея ни крови, ни жизни, боролись наряду с русскими воями. Вой Руси возвращались в родные земли, в Киев. Но что будут делать без них в своей поневоленной земле болгарские смерды и парики?!

Потому князь велел, пока русские вой стояли в Доростоле, уходить из города, уезжать на конях, плыть на лодиях тем болгарам, кому не было места в Доростоле и кого здесь ждала неминуемая жестокая расплата, страшная казнь.

И болгарские вой, опасаясь, что Доростол станет их могилой, бежали отсюда. По ночам стража провожала их далеко за город, где не видно было ромейских вигл. В то же время от берега одна за другой отчаливали однодеревки-долбленки: они плыли на север – к Железным воротам, на юг – к устью Дуная.

Пришлось и Микуле попрощаться со своим побратимом Ангелом.

Ангел был тяжело ранен мечом в ногу и не мог ходить. Как и многие раненые болгары, он лежал у стены над Дунаем. Здесь за ними ухаживали здоровые вой, доростольские жены, девушки.

Стояла душная августовская ночь. Где-то за Дунаем бушевала гроза, там сверкали молнии, но так далеко, что громовые раскаты не достигали Доростола.

– Наши вой готовят лодии, – Микула указал на берег, – и отвезут вас подальше от Доростола, вверх по Дунаю.

Ангел молчал.

– Может, доберешься и ты до своего села, – продолжал Ми-кула. – Доброе село! Помнишь, как мы там бывали?

Далеко где-то сверкнула длинная зигзагообразная молния, и Микула на миг увидел освещенное ее зеленоватым светом лицо Ангела – страшное, с блестящими глазами, острыми скулами, закушенными губами.

– А что там, в селе? – долетел до Микулы голос Ангела. Болгарин умолк, но до Микулы донеслись странные звуки – сомнения не было, Ангел плакал.

– Ты так не говори, – Микула близко-близко склонился к Ангелу. – Это не конец. Слушай, Ангел, это не конец.

– Как же не конец? – спросил Ангел. – Ничего у меня теперь нет, и Цвитаны тоже.

Он заплакал, уже не скрываясь. Сверкнула молния, и Микула увидел его орошенное слезами лицо, тоскливый взгляд, кривившийся от плача рот.

– Слушай, Ангел, – сурово промолвил Микула, – нельзя плакать! Ты ведь не женщина! Перестань!

Этот окрик, видимо, подействовал на Ангела. Микула услышал, что друг стал дышать ровнее, спокойнее. А в темноте нашла и сжала Микулину руку рука Ангела.

Так, держась за руки, они помолчали некоторое время: Ангел – лежа у стены, Микула – сидя на земле возле него. И хотя за Дунаем одна за другой сверкали зарницы, друзья, казалось, их не замечали, каждый погрузился в свою думу.

– Так, – промолвил напоследок Микула. – Ты сказал – конец. Нет, Ангел, не конец! А разве мало урона причинили мы ромеям? Верь, они едва не истекли кровью, и долго еще будут кровоточить их раны. Да и люди, сколько бы они ни жили, этого не забудут! Разве можно забыть?

При свете молний, сверкавших все чаще и чаще, они смотрели на стены Доростола, которые напоминали каменные глыбы, на широкую, необъятную гладь Дуная, где вырисовывались ряды людей, на воев, которые ходили вдоль берега и казались великанами.

– И тебя я никогда не забуду, – добавил Микула, вспоминая все дни, которые ему суждено было провести с Ангелом. – Разве можно это забыть? – закончил он, пожимая руку побратима.

Ангел в ответ только крепко-крепко стиснул руку Микуле.

– А ты тоже не забывай, – снова начал Микула. – Будет трудно – вспоминай меня, всех нас… Вот тебе и станет легче.

– О! – вырвалось тогда у Ангела. – Тебя и всех вас я никогда не забуду.

– Вот видишь! – Микула засмеялся. – Д ты говоришь – конец! Нет, лиха беда – начало. А конец еще далек, далек…

Он на минуту задумался, потом нерешительно промолвил:

– Вот я думал: что бы тебе оставить на память? Меч или щит – у тебя они есть, а мне еще пригодятся. Жаль, Ангел, ничего у меня нет… А впрочем, погоди, придумал…

Он порылся за пазухой и положил Ангелу в руку небольшую, но довольно тяжелую вещицу.

– Это Мокоша, – сурово промолвил Микула. – Добрая боги-' ня, богатая, она родит все на земле, оберегает человека и все живое. Помнишь, Ангел, я молился ей тогда, перед битвой? Она и помогла – тишина, мир… А теперь я дам ее тебе, пусть помогает.