Франтишек Кубка - Избранное

Все эти подвижные люди были степенными и рассудительными. А самыми степенными из них были финны, которых можно было сразу узнать по невысоким фигурам и длинным волосам, подстриженным, как у московских купцов. В этом городе были серьезны и немецкие подмастерья, столяры, позументщики и слесари; голландские плотники не напивались здесь, как в Заандаме и Гоорне, и русские в своих занесенных снегом лавках на Зёдермальмё не пререкались с покупателями.

Частенько стреляли пушки, стоявшие на балюстраде замка. Это происходило, когда король в простой коляске выезжал в Элфснаббн или отправлялся в старую Упсалу или Никёпинг, резиденцию вдовствующей матери, Кристины датской. Он любил там встречаться со своими министрами, генералами, а чаще всего с Иоганном Скиттом, учителем и другом. В такие поездки он отправлялся всегда один. Королева Элеонора с фрейлинами сидела в стокгольмском замке, зябко кутаясь в соболя.

С каланчи часто звонили и трубили пожарные. В деревянных кварталах, что ни день, где-нибудь да горело. Тогда небо над городом розовело заревом, а днем было затянуто едким дымом. Пожары явно устраивали католические монахи, переодетые ремесленниками. Немало их было схвачено и изобличено в шпионаже, убийствах и поджигательстве. Иезуиты не ленились и, где могли, всячески мешали приготовлениям шведов к войне. И большой корабль господина ван Гира из Амстердама сгорел и затонул перед Мальмё.

Но вместо одного потопленного корабля в Швецию прибыл десяток других, вместо сожженного дома строились новые дома и мастерские, и с приходом весны, поздним, внезапным и полным благоухания и света, загрохотал, загремел и взволновался город на воде, а с ним вместе и воды, пресные и соленые. По Меларенскому озеру заскользили парусники, баржи, галеоны, коббы и фрегаты. На всех мачтах моряки подняли паруса. Солдаты топали по каменным набережным перед дворцом, строясь для громкозвучных и красочных смотров.

Деревенские лица солдат были не свирепыми, а румяными, свежими и сытыми, потому что король хорошо кормил свое войско и, вложив мужчинам вместо цепа в руки мушкет, обеспечивал им покой и сон. Обмундирование у них было добротное, и под бараньими шубами, которые они сняли по весне, обнаружился новый и веселый мундир без лент и мишуры, но прочный и спасающий от дождей. Генералы и офицеры были разряжены, как девицы, но король запретил им безбожное высокомерие. Шотландцы не смели напиваться, и сам старый полковник Рутвен протрезвел. Англичане перестали биться об заклад и играть в кости. Немцы не хвастали, не покрикивали, а чешским офицерам было запрещено спорить с другими насчет первенства в мужестве и хитрости.

На склонах, где зимой молодежь каталась на санях, из молодой травы высунулись тысячи первоцветов. В воскресенье после обеда народ отправлялся в березовые рощи. Дудари проходили по улицам, созывая юношей и девушек к приличествующим танцам на чистеньких деревенских площадях. Многие выплывали в лодках к соленому морю, солнце бросало на землю жгучие лучи, небо и море светились волшебным светом, леса истекали смолой, и казалось, что близится огромная радость и долгий праздник.

И все знали, что путь к этой радости лежит через врата новой войны, но старались не думать об этом и на короля не сетовали. Он обещал им землю Ханаанскую, а о Ханаанской земле им проповедовали и пели священники в городах и селах, от Треллеборга до Лапландии и от Лулеа до Гельсингфорса, а также в завоеванной Ливонии и на берегах Пруссии. На этот раз это будет священная война, говорили старики. Желанная война! Во имя величия и славы Швеции, ради добычи, которая достанется людям. Деревянные города мы превратим в города из гранита и мрамора. Каменный Стокгольм позолотим снаружи и изнутри. И при этом война будет справедливой, потому что ее велит нам вести господь, сделавший нас орудием своей воли.

Господин Сальвиус передал Иржи письмо из Гааги, пришедшее в замок с почтой генерала Фалькенберга, посредника Густава Адольфа, объезжающего сейчас ганзейские города, немецкие дворы и Соединенные провинции. Королева Елизавета спрашивала, когда пан из Хропыни вернется и привезет принца Морица из Бранденбурга. Письмо было коротким, но оно привело Иржи в смятение.

— Я не знаю, когда наш король собирается вас отпустить, — сказал господин Сальвиус, — но пока он желает, чтобы вы еще побыли у нас. Я позабочусь, чтобы вы встретились с принцем Морицем и отвезли его матери.

Ответное письмо королеве вместо Иржика написал господин Сальвиус.

Кровь Иржи давно уже не кипела так, как в стамбульские времена. Наверное его до дна исчерпала любовь королевы в доме Вассенар. Он разучился сопротивляться и защищаться. Турки заразили его верой в судьбу. Кальвинистская Голландия научила полагаться на предопределение. В муравейнике Швеции он покорился воле человека, какого до сих пор не встречал. Хотя первый его разговор с королем был и последним, он все время думал о нем, с утра до вечера тот стоял у него перед глазами. Густав Адольф был вездесущим. Он и об Иржике не забыл и приказал ему не уезжать, и Иржи остался.

Конечно, от Стокгольма до Чехии и Моравии было далеко. Но там, где в поход отправится Густав Адольф, будет уверенность, что все дойдут. Королева звала его в Голландию, и он обещал, что вернется. Тосковал по своей возлюбленной, потому что память о ней была в нем жива. Он пойдет за ней, он вернется! Но сначала хочет увидеть войска Израилевы, отправляющиеся в поход против Вавилона. Поход будет долгим. Король сказал, что Фридрих, если он хочет воевать, должен прийти ему навстречу. Если Фридрих не захочет, Иржи пойдет один и присоединится к войскам Осиевым. Этим летом, на будущий год, или через несколько лет, пусть даже десять… Но это будет, будет непременно!

Генрих Матес Турн послал из Эльбинга в Стокгольм Иржику чешскую книгу. Писал, что сам ее не читал, но слышал о ее мудрости. Она не была новой. Лет шесть-семь тому назад ее написал брат Ян Амос Коменский. «Скорбящий» {184} 184 «Скорбящий» (1623) — аллегорическое сочинение Я. А. Коменского, в котором он пытался найти выход из послебелогорской трагедии. называлась она и возникла для утешения рассеянного божьего стада чешского. Том начинался словами:

«Вернись к нам, о боже, отрекшийся от нас, и окажи нам помощь перед лицом врага, потому что на тебя одного все наше упование, ибо тщетна вся помощь человеческая, в в тебе находим мы свою доблесть, ты победишь врагов наших…»

Но, гляди, близится и помощь человеческая.

Двадцатого мая тысяча шестьсот тридцатого года с галереи зала сейма Иржи видел того, от которого близилась помощь человеческая, видел, как он взошел на сцену, украшенную только шведским флагом, держа на руках четырехлетнюю принцессу Кристину — свое единственное дитя. Король поднял темноволосую и темноглазую девочку высоко над головой, показывая ее собравшимся представителям сословий.