Франтишек Кубка - Избранное

— Гофрихтер Таронлог.

— Кто он такой?

— Ленный гофрихтер, мой бывший помощник, уроженец Пассау. Епископ его оттуда пригласил в Кромержиж.

— Напишите ему немедля, чтобы он со мной совершенно секретно встретился, ну, скажем, на перекрестке у Безмерова. Если он боится, пусть возьмет с собой шесть вооруженных слуг. И я приеду с шестью рейтарами. Ваше письмо я пошлю Таронлогу с трубачом. Если вы напишете и Таронлог встретится со мной, вас обменяют на шведских офицеров, которых взял в плен Галлас. И в Померанию вам не придется отправляться!

— Когда нужно Таронлогу приехать в Безмеров?

— Послезавтра в сумерки.

Господин регент Берг, безумно счастливый, написал, а трубач отнес письмо к Коваржским воротам, которые были уже вовсе не ворота, а скорей просто дыра в стене. Господин Таронлог письмо получил. Он трясся всем телом, этот сухонький человечек, когда приехал на сером иноходце к перекрестку у Безмерова. Там ждали семь рейтар. Один из них в брыжах до плеч и в серебряной кирасе отделился от них и поехал навстречу господину гофрихтеру. Господин Таронлог снял шляпу.

«Grüß Gott» [166] Здравствуйте (нем.) . , — приветствовал его всадник в серебряной кирасе. И господин Таронлог радостно воскликнул! « Grüß Gott», поняв, что этот швед вовсе не швед.

Всадник представился:

— Фон дер Фогелау.

— Фон Таронлог, — назвал свое имя сухонький человечек.

Они соскочили с коней и отдали поводья слугам. Обменялись рукопожатием. Господин фон дер Фогелау, высокий и тучный, взял сухонького мужчину под руку и отошел вместе с ним с дороги в лес. Солдаты сбились в одну кучу и принялись болтать.

Еще год назад большие господа, император, швед и француз, согласились вести переговоры о мире в городах Мюнстере и Оснабрюкке. Но при этом они продолжали военные действия, не заключая перемирия. А вот на перекрестке у Безмерова состоялось перемирие.

Господин фон дер Фогелау совещался с господином Таронлогом о том, как справиться с крестьянским бунтом. Они быстро договорились. Ведь нет ничего хуже неповиновения подданных! Если крестьяне отказываются от барщины, то тут уж и враги должны подать друг другу руку помощи. Христианин тут вступит в союз с антихристом, швед с господином эрцгерцогом, епископ с лютеранским полковником, господин фон дер Фогелау с гофрихтером Таронлогом.

Была ночь, звездная летняя ночь, когда они расстались. Господин фон дер Фогелау уехал в лагерь у Товачова, господин Таронлог в разгромленный Кромержиж.

Господин фон дер Фогелау потирал руки — полковник Герштенкорн наконец исчезнет с лица земли, Торстенсон поверит, что он был убит уже во время бегства из Оломоуца.

Господин Таронлог радовался тому, что хропыньский бунт будет подавлен и хропыньцы снова пойдут на барщину.

Власть пана короля распространялась далеко за пределы хропыньских владений. Он властвовал по всей Бечве вплоть до болот при ее слиянии с Моравой. И на Моштенке. Его воле был послушен Бржест за березовыми рощами, — хотя попик в костеле святого Якуба Старшего метал громы и молнии в своих проповедях, утверждая, что дева Мария кровавыми слезами оплакивает разбойничьи деяния самозванца Ячменька. Жалковицкие жители слушались приказов короля, и киселицкие тоже. Ему подчинялись Заржичи, и Плучиско, что за лесом, Влкош, Кановско и Ржиковице, все там вооружились и отказались работать на барщине. Из Гулина пану королю доносили, что настанет час — и они тоже взбунтуются, вот только залечат раны от пожара, что случился весной нынешнего года, да после жатвы уберется лейб-гвардия, посланная сюда гофрихтером Таронлогом из Кромержижа. Плешовец был с самого начала верен пану королю, в верности поклялись ему и Биланы.

От Плучиско до Поступков расставил пан король по дороге пешие и конные дозоры за шанцами и палисадами, за валами и рвами, и дядюшка Фолтын гарцевал на своей лошадке и объезжал укрепления днем и ночью. До самого Бржеста — между Расиной и бржестским лесом — тянулись валы, на которых стояли дозоры с мушкетами. Дядюшка Фолтын мечтал и о пушках, но их не было даже в Кромержиже. Шведы оттянули их за Товачов и били из них по замку до тех пор, пока он не сдался. Ручьи у Киселовиц и Жалковиц были запружены таким образом, чтобы при наступлении неприятеля можно было все кругом залить. Каждый человек в Хропыни и по всему краю знал, что надо делать, когда на поле выйдут боевые повозки, и где устроить заграждения из этих повозок.

Пан король отправил послание также всацким валахам, призывая их обратить свой гнев, благословенный господом, против антихриста и гуквальдских панов и бить их всеми силами до тех пор, пока вся Моравия не освободится от императорских прислужников. Герцог Коварж послал пану королю в подарок боевой топорик с латинской надписью «Pro verbo Dei et patria!», что означает «За слово божие и за отчизну!».

Дядюшка Фолтын был недоволен королевским письмом к валахам и тамошними подарками, потому что валахи весной, после взятия Кромержижа, нехорошо себя показали в Скаштицах и в Гулине, где спалили шестнадцать усадеб. Но пан король писал, что хотел, и валахов в обиду не давал.

Когда же эти самые валахи однажды ночью привезли в замок воз соли, обувь для крестьян, прибежавших в Хропынь из Оскола босыми, и синее сукно для пана короля, сам строгий генерал дядюшка Фолтын примирился с ними и угостил их в корчме лучшей ржаной водкой.

Из синего сукна портной Индра сшил пану королю панталоны и камзол, потому что хропыньцы не могли смотреть на короля, одетого в деревенскую куртку. Но новые сапоги пан король сшить для себя не позволил, потому что его старые с серебряными шпорами еще были крепкими.

Собравшись писать послания, пан король не обошел своим вниманием и Сенице. Он спрашивал, как живется милым братьям за сеницкими валами. Те ответили, что послушались его мудрых речей и гонят теперь не только шведов, но и императорских солдат. А живется им хорошо.

Но уж так, как в этом году жилось хропыньцам, им еще не жилось никогда! Никогда прежде не было у них своего хропыньского короля и не была Хропынь золотым островом. Небо над хропыньской округой было в этом году яснее, чем где-либо на свете. С рассвета до заката оно сияло синевой, а ночью, будто луг цветами, было усыпано звездами, грозы обходили Хропынь стороной, ветер дул с юга от Хршибов, и Гостынек, обычно в пасмурную пору, перед дождем казавшийся таким близким, утопал в трепетном мареве и, зыбкий, висел над желтыми пашнями между небом и землей. На фруктовых деревьях почти не было майских жуков, над колосьями почти не летали капустницы, не было ни дождевых червей, ни гусениц, и кроты как будто вымерли. Дикий мак краснел только на межах, не засоряя полей. Уродилось множество слив, яблок, и собрали уже во время сенокоса целые корзины черешен, как и полагается. Пчел было тоже больше обычного, ни один рой не улетел, и на чеснок пчелы не садились. Рожь, высокая, усатая, быстро созрела. Пшеница позолотела до рыжины, на каменистых землях быстро дозрел овес, и волнился ячмень, невысокий, но богатый, и от одного его благоухания можно было опьянеть. Куры неслись так обильно, что женщины едва успевали собирать яйца из гнезд. Из каждых пятнадцати хозяйка непременно находила одно яйцо с двумя желтками, во дворах птица до того громко кукарекала, клохтала и кудахтала, что звенело в ушах, свиньи толстели так быстро, что им было тесно в хлевах, у коров вымена свисали до самой земли, гуси выводили стаи гусят, у женщин были округлые бока и высокие груди, детей родилось, как грибов, и все это походило на земной рай.