Василий Кукушкин - Избранное

— Знай, долго мытарить себя не буду, съеду.

— Сущий болван, — незлобно ответил Николай, — по-твоему, хозяйка — ханжа, а по-моему — наша мать-спасительница. Ордын не велел долго задерживаться в ссылке. Бежать с Новгородчины — наука простая, не из-под Минусинска. А искать-то все равно будут, объявят по России. — И, подражая полицейскому, он неторопливо стал выговаривать: — Разыскивается сельский обыватель, родом из Сестрорецка, фамилия Поваляев, звать Тимофей, по батюшке Иванович.

— У-у-у, дьявол, как заправский писарчук трубишь, — выругался Поваляев, но уступил: — Берусь тушить угли, топить печи, не пялить глаза на новгородских красавиц. Одна просьба за подвижничество: избавь раба божьего Тимофея от душеспасительных бесед с хозяйкой. Соври, скажи: застенчивый, нелюдим, тюкнутый — нисколько не обижусь.

— Освободим нашего сопутника Тимофея от общества хозяйки, — согласился Николай и, строго посмотрев на Анисимова, продолжал: — Сиречь и от чая с пирогами у хозяйки.

— От пирогов с капустой и сагой с яйцами не отказываюсь, — шутливо запротестовал Поваляев, — честно долю выделяйте.

— Дудки! Пироги и варенье прилагаются к святости, — сдерживая смех, говорил Николай.

— И долго нам ломать шапку перед святошей? — поинтересовался Анисимов.

— Завтра уговорим хозяйку отмечать нас в полиции, послезавтра откланяемся и пассажирским двинемся в Питер.

— С постромков сорвался, — Поваляев подскочил к Николаю. — Посвящать святошу в наши дела — все равно что самим на себя донести в полицию.

Увидев в прищуренных глазах емельяновскую хитрую усмешку, он отступил.

— Втянешь в историю, — сказал он. — Чую, вместо Питера очутимся в Сибири.

Николай, понизив голос, сказал:

— В ссылке мы, а не на побывке у тещи, а потому требуется снискать расположение хозяйки. Узнал я от человека одного, что наша спасительница зарок дала: спит и видит кого-нибудь подбить на богомолье в Соловецкий монастырь или в Новый Афон. Смекаете?

— А при чем тут мы? — возмутился Анисимов. — Не подрядишь ли нас в калики перехожие?

— Топайте тогда раз в неделю в участок отмечаться, — сказал резко Николай. — Коли не хотите прослыть глубоко верующими. У хозяйки связи. Влиятельная она в Новгороде, но с пунктиком в башке.

За каких-нибудь полчаса ссыльные устроились по-домашнему.

Напившись кипятку с черными сухарями, Николай и Поваляев отправились на лесную биржу. Анисимов пошел в пекарню — хозяйка дала записку. Но всех их постигла неудача. Хозяйкина приятельница гостила в Петербурге и оттуда собиралась на кислые воды. Лесопильщик страдал белой горячкой. В огромной полутемной комнате с узкими церковными окнами на широкой кровати в исподнем валялся еще не старый человек с всклокоченной головой. Он принял Поваляева и Николая за леших, запустил в них подушкой. Подрядились они у трактирщика дрова сложить. Управились до темноты, хозяин остался доволен, дал по рублю и велел кислых щей налить, повариха тайком положила в миску каждому по куску мяса.

Дома едва отмылись, как кухарка позвала Николая пить чай к хозяйке.

— Из кухни сдобой тянет. Пекли пироги с капустой вроде, — позавидовал Поваляев.

— По куску пирога на нос схлопочу авось, — пообещал Николай.

Он начистил ваксой сапоги, надел чистую рубашку, праздничный пояс.

Столовая напоминала молельню: весь правый угол занимали иконы. В тусклом отсвете чадивших лампад облупившиеся лики святых были мрачные, злые.

— Присаживайтесь, Николай, — хозяйка засмущалась, — как по батюшке, запамятовала.

— Александрович.

— В честь, значит, святого Невского имя у родителя, — уточнила она и, пониже опустив пузатую керосиновую лампу над столом и разливая чай, продолжала:

— Собралась с сыночком вас познакомить, да он не заехал, все хлопоты и хлопоты. Времечко, Россию нужно спасать, просветители объявились, требуют отдать церкви под балаганы и кабаки. Мой-то воюет смертно с окаянным вражьим племенем. Вот и сейчас где бы мать повидать, а он извозчика пригнал с запиской. В Петербург телеграммой вызвал Пуришкевич. За глаза и в глаза скажу, милейший это человек. На масленой гостил он у сына, познакомилась и я с Владимиром Митрофановичем, приглашал в Молдавию, в свое имение.

— Край солнечный, — в тон поддакивал Николай. — В землю там палку воткнешь — вымахает вишня, не вишня, так яблоня. У нас в Сестрорецке не то, земля — песок и чахоточный суглинок, и погода не балует, подсолнух редко до семечек созревает.

— Без молитвы сажаешь, — нравоучительно заговорила хозяйка. — Я в своем огороде каждую ямку перекрещу, покроплю святой водой, бог и радует. Забыла, когда на рынке покупала огурчики, картофель, лук. С троицына дня, почитай, своя редиска и укроп на столе.

— Молимся, да знать молитва не доходит, — степенно вел благочестивую беседу Николай. — Прошлой весной приснилось: хожу между грядками земляники, и три ангела со мной. Отгадать, к чему бы сон, да человека у нас такого не нашлось.

— Плохо святых чтишь, тебе всевышний благодать ниспослал. В образе ангелов знаешь кто явился? — щуря хитровато глаза, спросила хозяйка.

Николай отставил блюдце, задумался, как бы поскладнее ответить. Затруднение постояльца доставляло хозяйке удовольствие: приятно ей сознавать свое превосходство в религиозном толковании.

— Троицу в честь кого празднуем? — подсказала она.

Николай, нацелившийся было на кусок пирога с капустой, неловко отдернул руку.

— Бога…

— Троица, триединое божество — бог-отец, бог-сын, бог — дух святой, — поправила хозяйка и, подперев кулаком щеку, спросила: — А каких всенощных удостоился святой Василий?

До глубокой ночи грозила затянуться тягучая беседа. Николай, потирая подбородок, скрывал зевоту. К счастью, заглянула к хозяйке соседка со сплетнями и новостями. Хозяйка послала с Николаем по куску пирога постояльцам и затем взяла с комода тонкую книжку.

— Душу от ереси очищает, — сказала она и, открыв страницу на закладке, нараспев прочитала: — «Вражье племя добирается до царя и до церкви божией». Почитай своим вслух и растолкуй.

Анисимов спал, укрывшись с головой, Поваляев в постели читал газету, на табуретке стояла лампа с притушенным огнем.

— Долгонько гостил у хозяйки, телеграмму Надежде отобью, — пальцем погрозил он.

— Ешь, вкусно печет пироги хозяйкина кухарка.

— Мать-ханжа могла бы и по два куска прислать на брата, — съев пирог, сказал Поваляев. — Раздразнила.

— Пирог на первое, а на второе… — Николай кинул ему на одеяло книжонку.

— Черносотенная брехня, — полистал Поваляев и швырнул ее к печке, — ох, и попали мы в ханженское логово.

— С полицией желаешь вести знакомство, — рассердился Николай. — Меня тошнит, а я веду святые беседы.