Борис Камов - Рывок в неведомое

— Никакой не роман... — повторил Семенов. — Это повесть. Я не мог оторваться. Здесь все настоящее: обстановка, судьбы, поступки людей. Война изображена сурово и точно...

Сердце рванулось в груди Голикова и стало большим, не умещаясь в груди. Аркадий Петрович впервые понял, как можно умереть от счастья, если не выдержит сердце.

— Мы с Мишей тоже прочли, — включился Федин. — Действительно трудно оторваться, хотя в рукописи и немало оплошностей неумелого пера. Писать вы не умеете, но писать вы можете и писать будете... А мы вам поможем.

— Мы думаем выпустить вашу повесть до лета, — уточнил Семенов, — поэтому рукопись уже на машинке.

Голиков почувствовал, что бледнеет: денег у него не было заплатить даже за бумагу.

Наверное, Семенов и это прочитал на его лице, потому что добавил:

— Перепечатка — за счет издательства. Кроме того, вам выписан аванс. Извините, сегодня вы денег, наверное, уже не получите, только завтра. Впрочем, спуститесь на второй этаж.

Голиков спустился, и ему выдали аванс. Такой громадной суммы он никогда не держал в руках: она превышала его годовое жалованье командира полка. И в эту минуту он забыл, сколько времени прошло с того дня, когда он написал первую строчку, до той, когда он получил аванс. Забыл про голод, проданные часы, шинель, френч и сапоги. Забыл о том, как он обедал в долг, как его подкармливали квартирная хозяйка и грубые, но добрые парни из бригады грузчиков. Забыл, как он сутками не выходил из дома, лишь на несколько коротких часов отрываясь от стола, чтобы поспать, выпить холодной воды, съесть кусок хлеба, часто с трудом сбереженного с вечера, чтобы приняться за дело опять.

«Если отдать долги и купить все необходимое, то у меня останется минимум еще на полгода жизни и работы, — подумал Голиков. — А после выхода книги я получу столько же».

Он рассовал деньги по карманам и торопливо спустился по лестнице. На миг ему показалось, что это просто ошибка. Но никто не бежал за ним следом, чтобы остановить и забрать деньги.

Аркадий Петрович стоял у подъезда дома с глобусом. Слева катил свои воды канал, куда он чуть было не отправил стопку тетрадей. А прямо перед ним, на противоположной стороне проспекта, вытянув руку с подзорной трубой, стоял бронзовый полководец и светлейший князь Михаил Илларионович. Казалось, он протягивает Голикову свою подзорную трубу, чтобы тот взглянул через нее в свое прошлое, когда он по малодушию чуть не наделал глупостей.

И Голиков перешел через дорогу, провел рукой по отшлифованному камню постамента. Несмотря на морозную погоду, камень показался ему теплым, будто согретым изнутри.

Захотелось есть. Аркадий Петрович вспомнил, что со вчерашнего утра не ел ничего. Не осталось денег, и негде было одолжить даже гривенник.

Возле Думы он зашел в какое-то заведение, заказал себе две порции бараньего супа, две порции котлет, чай с пирожными. Насытившись, отправился на трамвае к Сенному рынку.

Здесь, не торгуясь, Голиков купил себе новую шинель, галифе, сапоги, от которых еще пахло дратвой, кожей и клеем, кучу нужных и ненужных вещей. В двухэтажном магазине на бывшей Садовой, где еще остались следы от вывески «Б. Л. Клупт», он накупил подарки хозяйке и ее детям. Но в руках все свертки уже было невозможно унести. И Аркадий Петрович приобрел в том же магазине чемодан. Руки почти освободились. И тогда он накупил всякой всячины в гастрономе. Но с чемоданом и кучей съестного в свертках он уже не мог двинуться с места. Пришлось взять пролетку.

Голиков попросил извозчика поднять кожаный верх, прикрыть его, Голикова, фартуком, которым накрывают ноги, и в центре города, на оживленной улице он переоделся во все новое. После этого попросил отвезти его к Главному штабу.

Аркадий Петрович Голиков, бывший ученик Арзамасского реального училища, ехал отметить свой триумф к бывшему учителю словесности, который первым обратил внимание на его способности к литературному ремеслу.

Галка был дома, лежал простуженный. Когда Голиков вошел к нему в комнату, Николай Николаевич вскочил со своей неуютной складной постели.

— Аркадий, где же вы пропадали?! Я вас искал. Я не находил себе места, что вас так плохо в прошлый раз принял. Я наводил справки. Но в адресном столе вы не значились, а в Арзамасе никто не знал, где вы живете.

— Да, я никому не писал.

— Как ваши дела? Я обещал вашему отцу, что дам знать, как только что-нибудь про вас выясню.

— У меня приняли к печати повесть, — сказал Голиков. — Я пришел вам это сообщить.

Ночевать Голиков остался у Галки, постелив на паркете подшивки газет. А чтобы хозяйка не волновалась, дал ей с Центрального телеграфа депешу. И заодно тут же — отцу:

«Арзамас, Маркса, 12. Петру Исидоровичу Голикову. Повесть одобрена. Получил аванс. Всех целую. Ваш непутевый Аркашка».

Теперь он мог ехать в Арзамас. Он опроверг библейскую притчу о том, что сын, который ослушался отца, непременно должен потерпеть поражение и вернуться домой с повинной головою.

Конечно, если тебя постигла очень большая неудача, то иногда вернуться необходимо. Но притча о блудном сыне была сочинена для слабых. А душевно крепкий человек должен добиваться своего.

Он, Аркадий Голиков, не согласился с отцом, каким он стал теперь, под грузом годов. Но он, Аркадий Голиков, последовал примеру отца, каким тот был в далекой молодости. Ведь каждый имеет право на мечту, на риск и возможность испытать себя.

Аркадий Петрович еще не знал: испытания, через которые он прошел не только в армии, но и здесь, в Петрограде, научили его не одному лишь упорству, но и верности своим убеждениям. И он ни разу ими до конца дней не поступился.

В пору шапкозакидательства, в 20—30-е годы, когда считалось, что нашей армии никто не страшен и сомневаться в этом не рекомендовалось, Гайдар учил мальчишек-читателей: война — это трудно и опасно. Он готовил своими книгами то стойкое и самоотверженное поколение, которое приняло на себя первый удар 22 июня 1941 года. В окопах на Юго-Западном фронте командиры и бойцы ему говорили: «Мы выросли на ваших книгах».

В конце 30-х годов Аркадий Петрович написал и, что поразительно, напечатал повесть «Судьба барабанщика» — в защиту детей, которые остались без отцов. Гайдар, педагог и художник, выступил против Постановления ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 года о привлечении «к уголовному суду» детей «начиная с 12-летнего возраста».

Главный герой повести, двенадцатилетний Сережа Щербачов, говорил: «Будь проклята такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик... как трусливая мышь. Я так не хочу!»

Повесть и эта фраза едва не стоили Гайдару головы... Но это отдельный рассказ.

От Николая Николаевича Голиков вернулся на Фонтанку, чтобы отметить с хозяйкой свою удачу. Галина Афанасьевна его поддерживала, а случалось, и подкармливала, хотя и сама жила с двумя малышами впроголодь.