Борис Камов - Рывок в неведомое

— Ты, парень, захаживай, всяко бывает. Либо работы поднавалят, либо кто запьет.

Однако на вокзале Голикову не повезло и в третий раз. Бригадир заболел, а заместитель ничем не обнадежил. И Аркадий Петрович отправился на Сенной рынок. Продавать ему было нечего, и в знакомой лавке старьевщика он произвел обмен: снял с себя последние сапоги, хорошие, крепкие, которые надраивал каждое утро. Взамен получил парусиновые летние туфли и пятерку в придачу.

Однако в суконных галифе и этих баретках Голиков выглядел нелепо и в той же лавке произвел еще один обмен: снял с себя командирские галифе и натянул мятые, ни разу не глаженные полосатые брюки. В компенсацию очень довольный владелец лавки случайных и краденых вещей выдал ему еще четыре рубля.

Девять рублей, после того как утром не было ни единой копейки, показались Голикову целым состоянием. От голода его шатало. Возле лавки старьевщика у толстой неопрятной бабы он съел из едва ополоснутой миски две порции горячего наперченного варева с мелко накрошенным мясом, которое невозможно было разжевать. Аркадий Петрович его просто глотал. К супу полагался увесистый кусок хлеба. Отдав за подозрительный обед сорок копеек, Голиков заспешил домой, чтобы сесть за стол, пока снова не проснулся волчий аппетит.

Возвратясь к себе в комнату, Аркадий Петрович принялся за главу о перебежчиках — группе белых солдат, которые решили переметнуться к красным.

Новая глава потребовала трех дней. А дальше сюжет вдруг стал развиваться совсем в другую сторону.

Аркадию Петровичу неожиданно захотелось рассказать не только о том, что было с ним, Голиковым, на войне, но и о том, что могло быть.

Когда Голиков был еще курсантом, они перехватили связного белых: он ехал за дислокацией — планом размещения частей. И двое курсантов, зная пароль, надев гимнастерки с погонами, отправились в штаб противника, получили дислокацию, но чуть не погибли: в последнее мгновение у одного из них не выдержали нервы.

Теперь Голиков задумал рассказать это все в романе по-другому. К Сергею Горинову попадает в руки сумка с документами убитого белого офицера. Он возит документы с собой, нечаянно попадает в расположение белых, обнаруживает документы в сумке, и ему приходит спасительная мысль выдать себя за убитого...

К ситуации, когда человек, чтобы остаться в живых, внезапно вынужден воспользоваться чужими документами, Аркадий Петрович прибег еще раз, уже работая над повестью «Школа».

История о том, как Сергей Горинов вынужден был выдавать себя за давно не существующего Константина Николаевича, оказалась очень трудоемкой. Отложить ее или вынуть из рукописи Аркадий Петрович уже не мог. Она давала новый поворот событиям книги и с неожиданной стороны рисовала Сергея Горинова, открывая путь к следующей главе, тоже весьма необычной.

Но пока что на рассказ о том, как Сергей был «белым», ушло десять дней. И Голиков остался с последним рублем.

Разменивать его Аркадий Петрович не рискнул, а, пойдя обедать, договорился с добрыми стариками, которые держали столовую, что ему откроют кредит самое большее на месяц. А там он расплатится.

Старик сказал:

— Конечно, вы наш постоянный посетитель. У каждого могут быть трудные времена. Милости просим в удобное вам время.

Хозяйка особенного удовольствия не выказала, но каждый день, когда Голиков приходил к открытию столовой, то есть к часу дня, несла тарелку супа, потом второе. Хлеб стоял на столе. За него ничего не платили.

Хлеб Голиков съедал весь: обед у стариков был его едой за целый день, но он ни разу не позволил себе взять кусок хлеба с собой.

Аркадий Петрович держался на этих обедах две педели, потом разменял все же последний рубль, чтобы купить себе хлеба. Ждать от обеда до обеда становилось все трудней. Он завтракал четвертушкой буханки утром, кусок съедал перед сном и надеялся, что все же допишет книгу на обедах в долг, но случилось непредвиденное.

Однажды, как всегда в час, Аркадий Петрович спустился в столовую, поздоровался, сел за столик, развернул свежую газету, которую клал ему хозяин, и отщипнул корочку хлеба. В зале он был один, и газета помогла скрыть, как дрожит его рука, когда он подносит ко рту хлеб. А через минуту его увлекла статья.

Автор писал о том, что нэп, вопреки мнению скептиков, решительным образом оживил экономику. За год урожай зерновых повысился на 30 процентов, и всего лишь через год после страшного голода в Поволжье возникла новая проблема. Хлеба в стране оказалось много, он стал дешев, и это сразу ударило по крестьянину, потому что оказалось, что гвозди, строительные материалы, сельскохозяйственные орудия в пересчете на хлеб стоят очень дорого.

Еще в той же статье говорилось, что нэп сделал активным внешнеторговый баланс. Купив за границей товаров на 180 миллионов рублей, Республика продала за рубеж своей продукции на 245 миллионов.

Обрадованный тем, что прочитал, Голиков отломил еще кусочек хлеба, помазал его крепкой, свежей горчицей, отправил в рот и принялся за следующую статью — о червонце, который был введен в 1922 году, приравнивался во внешнеторговых платежах к золотому червонцу царской чеканки и был признан поэтому на биржах Европы и Америки как конвертируемая валюта. И тут Аркадий Петрович услышал из кухни злой шепот старухи:

— Долго этот босяк будет у нас жрать задарма?

— Он не босяк, он бывший командир, — ответил хозяин. — Он хочет стать писателем, как Максим Горький. Сейчас у него затруднения. Потом дела поправятся, он отдаст. Я узнавал: писателям платят большие деньги.

— Посмотри, в чем он ходит. Он дурит тебе голову. Он все пропил. Я видела писателя Потапенко. У него была бриллиантовая булавка, и папиросы он носил в золотом портсигаре.

Голиков не помнил, как очутился на улице. Последнее, что он успел заметить, был хозяин, который замер у столика с брошенной газетой, а из тарелки в его руках шел пар.

«Что же делать?» — думал Голиков. Тот кусок хлеба, который он съел с горчицей, был всей его едой за минувшие сутки. А теперь он остался и без обедов. На дне чемодана вместе с пистолетом лежал серебряный полтинник. Но Голиков берег его на самый крайний случай и даже старался не вспоминать, что полтинник у него есть.

Можно было продать пистолет. За него бы дали не меньше ста рублей. Многие владельцы лавок, опасаясь грабежей, спешили обзавестись оружием.

Но отдать в чужие руки маузер, который служил верой и правдой пять с лишним лет, было то же самое, что отдать коня или собаку, которые много раз спасали тебе жизнь.

«Попросить в долг у Галки? — размышлял Голиков. — Нет... Дать телеграмму отцу?»

На телеграмму как раз хватило бы серебряного полтинника. И отец тут же прислал бы тридцать-сорок рублей. В их ожидании Голиков одолжил бы немного у хозяйки. Правда, он и так ей задолжал за квартиру, но она бы ему поверила. Она видела, что он трудится, не пьет, не водит никаких компаний, и верила, что он пробьется. Но идти на попятную мешала гордость. А он и теперь не думал сдаваться. И Голиков направился к Витебскому вокзалу.