Борис Камов - Рывок в неведомое

— Что ж ты меня не убил?

— А я решил: по-другому тебе отомщу — убью Аркашку.

— Видишь, Бог не позволил тебе это сделать.

— А у тебя что, любовь с ним была?

— Да, любовь. Бог не послал мне ребеночка. Зато послал Аркашку. И я узнала, что такое материнская любовь. А ты и последнюю мою радость хотел из ружья убить... Уходи! А то ведь и у меня ружье есть. В нем два жакана.

— Груня, да ты что! Я к тебе с любовью пришел...

— Уходи, Иван. Любовь наша кончилась, когда ты стал обирать старух и вдов.

Через трое суток Аграфене предстояло узнать, почему насторожился Соловьев при упоминании о жене и детях.

Выстрел труса

Ужин в последний вечер закончился в третьем часу, поэтому Соловьев условился с Зарудневым, что встанут попозже — в десять. «Выпьем по чарке на дорожку — и в мою родимую Саралу», — заявил, прощаясь, Соловьев.

— Да чего ты, Иван, в этой Сарале не видел? — рассердился Заруднев. — Давай, коли не остановиться тебе, погуляем еще денечек здесь.

— Нет, люблю Саралу: там горы высокие. Здесь таких нет. Заберешься наверх — край света виден. Так что, Николай, в десять я тебя жду... А знаешь, полюбил я тебя. Славный ты мужик.

Половина чоновского отряда жила с Зарудневым в одной избе, половина с Пудвасевым — в другой.

И в эту ночь на пороге шестого дня Заруднев не спал ни одной минуты. Он ругал себя, что, выполняя задание особой государственной важности, вдруг привязался к врагу государства. Заруднев жалел, что не застрелил «императора тайги», когда встретил его с Чихачевым по дороге. Ему и тогда убивать не хотелось, но в тот день разрядить маузер в Соловьева ему было бы много легче.

А теперь с каждым часом становилось все очевидней, что Иван не собирается выполнять свое обещание сложить оружие. Он уходил даже от разговора на эту тему. Дерзкий и даже бесстрашный в других ситуациях, тут он проявлял явное малодушие. Заруднев понимал: в любой момент Соловьев может вернуться обратно в лес. И потому вступал в законную силу второй, сверхсекретный приказ.

Заруднев испытывал чувство вины перед Соловьевым за то, что какие-то политические авантюристы, искалечив ему жизнь, умышленно толкнули его на путь контрреволюции и разбоя. Однако самое мучительное заключалось в том, что выполнить приказ номер два Николай Ильич должен был сам. Он не считал возможным кому-нибудь это перепоручить. Здесь недопустима была какая-нибудь промашка. И еще Заруднев считал себя виноватым перед революцией, что он весь в сомнениях перед выполнением боевого приказа, словно «император тайги», который разорил половину громадной богатейшей губернии, безгрешен.

И только под самое утро на ум Зарудневу пришел план, который умиротворил его душу: смелый, четкий и не жестокий план, когда он, начальник 2-го боевого района, останется чист перед Ужуром, Красноярском и Москвой. И при этом будет чист перед Соловьевым.

Еще раз все взвесив, Заруднев убедился, что не ошибается. План активный, но при этом никто не пострадает.

Лишь только Заруднев пришел к такому решению, он ощутил смертельную усталость. Растолкав одного из бойцов, Николай Ильич поручил ему нести дежурство внутри дома и разбудить его, Заруднева, в половине восьмого утра.

Часы, которые Заруднев передал бойцу, показывали шесть.

Проснулся Николай Ильич сам, в пятнадцать минут восьмого. Даже во сне Заруднев помнил, что ему нынче предстоит. Он вышел во двор, набрал в колодце два ведра воды, окатился с головы до ног и сразу почувствовал себя бодрым.

Хозяйка успела уже вытопить печь и приготовить завтрак. Николай Ильич выпил горячего чаю, чтобы выгнать из тела остатки алкоголя, но сесть и позавтракать с бойцами не смог. Как ни крепки были его нервы, волновался и он.

Когда его люди поели, Заруднев запер дверь, проверил, не подслушивает ли кто под окнами, и шепотом объявил: предстоит ликвидировать банду Соловьева. И объяснил каждому его задачу.

После этого Заруднев вышел из дома, сел на своего оседланного коня и выехал со двора. Его сопровождали Пудвасев и Кирбижеков, могучего сложения парень с маленьким ртом и маленькими глазками.

Заруднев потом много раз спрашивал себя: почему он взял третьим именно Георгия Кирбижекова? И не мог ответить. Да, Кирбижеков отличался медвежьей силой, но, в отличие, скажем, от Пудвасева, был туповат. Скорей всего, Николай Ильич остановил на нем выбор, посчитав, что невероятная сила Кирбижекова пригодится, а проблемы мировой революции Георгию решать не нужно...

Втроем они доехали до избы Гаврилы Георгиевича Кожуховского, где квартировал Соловьев. Фронтон дома сливался с высоким забором. Что происходит во дворе, с улицы увидеть было невозможно.

После многодневных пиршеств Соловьев уже не выставлял возле дома часовых. Заруднев спрыгнул у ворот. Кирбижеков и Пудвасев сделали то же самое. Однако на шум никто не вышел. А Зарудневу было нужно, чтобы их встретил Соловьев.

Немного подождав, Николай Ильич велел сопровождающим остаться на улице, а сам толкнул калитку и будто по рассеянности ее не закрыл. Пудвасев и Кирбижеков привязали для порядка к дереву коней.

Со двора изба выглядела гораздо вместительней, чем казалось с улицы. С тыльной стороны дома шло высокое крыльцо, которое служило и открытой верандой, и местом, куда складывали седла, сбрую и другой хозяйственный инвентарь.

Заруднев прошел через двор. Был он в новом кителе, выбрит, сапоги его блестели. На ремне висела кобура с маленьким пистолетиком.

Николай Ильич поднялся на высокое крыльцо — шесть ступеней. Подергал дверь. Она была заперта. Он вежливо, но достаточно громко постучал. Ответа не было долго. Наконец послышались шаги. Брякнула щеколда, и в дверях появился хозяин.

— Доброе утро, — сказал Заруднев. — Иван Николаевич уже встал?

— Нет. Они еще отдыхают.

— Разбудите его.

— Иван Николаевич не одни... У них гостья.

— Все равно разбудите. Он мне очень нужен.

Николай Ильич знал: хозяин, председатель сельсовета, ни во что вмешиваться не станет. И еще, взвесив различные варианты, Заруднев решил, что будет сподручней, если Соловьев спустится во двор.

И Николай Ильич ждал «императора тайги» справа от крыльца. Позвоночником Заруднев чувствовал, что Кирбижеков и Пудвасев смотрят ему в спину, готовые прийти на помощь, но им был дан строгий наказ: стоять за воротами, пока их не позовут.

Распахнулась дверь. Появился Соловьев, заспанный, всклокоченный, глаза его были открыты лишь наполовину и вот-вот могли закрыться опять. На Соловьеве была несвежая нижняя рубашка, галифе. От поясного ремня в карман тянулся ремешок, к которому пристегивался пистолет.

— Чего тебе, Николай, не спится? — обиженно упрекнул Соловьев. — Ведь договорились в десять. Я буду зевать теперь цельный день. И никакой радости от поездки в Саралу не получится.