Борис Камов - Рывок в неведомое

Тогда Заруднев снова написал Соловьеву:

Ваня, ты чего же такое творишь? В какое же положение ты ставишь меня и себя? Где твое казацкое слово, что все будет, как мы с тобой условились и ударили по рукам? Или тебе кажется, что начальство в Красноярске и Москве будет без конца ждать, пока ты пожалуешь из леса? Отпиши мне, Ваня, и, коли ты не передумал, немедля дай знать. Пока еще не поздно. А то ведь и у меня большие неприятности. Я ведь за тебя поручился. Объявил, что мы по-доброму договорились. И народу понаехало много тебя встречать. Ждали твоего появления, как праздника. Да и суд, я опять узнавал, к тебе не был бы слишком суров.

Надеюсь, до встречи.

Н. Заруднев.

Через сутки пришел ответ:

Добрый день, Николай Ильич, не серчай. Хоть и на короткий срок, а расставаться с волюшкой нелегко. Запил я маленько да и не смог остановиться. И коли ты мне еще веришь, Богом клянусь, я тебя не подведу, потому что вижу, что нет у тебя сердца на меня и ты вправду желаешь мне, непутевому и бессчастному, добра.

Я уже вижу, что хакасики и другие люди не дождутся, пока я выйду. А я ведь для ихнего счастья старался. Да ладно. Чего от людей за добро ждать добра.

Я тут днями буду в Форпосте. Заезжай. Поговорим. Жду ответа, как соловей лета.

Ив. Соловьев.

Стрелять или не стрелять?

Со своим отрядом Заруднев стоял теперь в деревне Кальчиной, в 30 верстах от Форпоста. Когда Соловьев появился в Форпосте, Ваня Кожуховский незаметно добрался до сопки, взял спрятанного там коня и припустил что есть духу. Через 15 верст, около другой сопки, он коня поменял и вскоре доложил Зарудневу: «Соловьев приехал».

Николай Ильич ждал этого известия. Он приказал оседлать лошадей ему и Михаилу Пудвасеву. На спинах двух других закрепили переметные сумки с угощением: сушеным мясом, колбасами, водкой. И они вдвоем выехали в Форпост.

Заруднев понимал: они рискуют. Но он также понимал, что обезвредить Соловьева — его долг. Больше некому.

Он был готов к тому, что может погибнуть, но твердо для себя решил: умрет, только забрав на тот свет «императора тайги».

Наверное, когда человек принимает такое решение и мысленно перерубает все, что его связывает с семьей, близкими, остальной жизнью, когда его нравственные и телесные силы концентрируются на одной-единственной цели, то это невольно начинают ощущать и окружающие. Человек, переступив грань страха за свою жизнь, начинает по-другому двигаться, говорить и думать. Каждое его слово обретает весомость, а каждое движение — энергию и властность.

Именно в таком отрешенно-сосредоточенном состоянии и направлялся Заруднев в Форпост. Всю последнюю неделю он обменивался с Ужуром шифровками.

Директив было две. Первая.Если Соловьев готов сдаться на условиях, изложенных в гарантийном письме, то они будут в точности соблюдены. С учетом международной обстановки Москва и Красноярск заинтересованы в мирном завершении конфликта.

А втораядиректива гласила: «В случае, если Соловьев откажется от сдачи в плен, он любой ценой должен быть уничтожен».

И Заруднев ехал с Пудвасевым, сознавая, что это будет, скорей всего, последняя встреча с Соловьевым.

Километрах в трех от Форпоста Пудвасев упустил свою вьючную лошадь. И она с грузом гостинцев понеслась с неожиданной резвостью вперед, к деревне. Неизвестно, удалось ли бы ее догнать, если бы навстречу не выехали двое верховых.

— Держите лошадь! — крикнул им Пудвасев.

Один из всадников метнул мгновенно оказавшийся у него в руках аркан. С волосяной петлею на шее, вьючная полупридушенная лошадь, дрожа от испуга, остановилась.

Заруднев с Пудвасевым подъехали к своим неожиданным помощникам. Те загадочно улыбались. Это были Соловьев с Чихачевым.

— Здоров, Николай Ильич, — весело приветствовал Соловьев Заруднева.

— Здравствуй, Иван Николаевич, — сдержанно ответил Заруднев.

Он понял, что отъезд Вани Кожуховского не остался незамеченным. «Император тайги» выехал встречать гостя.

Еще Заруднев подумал, что ему открывается замечательная возможность, улучив момент, расстрелять обоих. В крайнем случае он был готов убрать одного только Соловьева, даже если бы его самого тут же убил Чихачев. Но Заруднев помнил, что Соловьев нужен прежде всего живой. Самый простой выход не был самым лучшим. И Заруднев от соблазна отказался.

— Куда же ты, Николай Ильич, так спешил, что даже лошадь потерял? — продолжал загадочно улыбаться Соловьев.

— К тебе. По твоему приглашению. Или я что перепутал?

— Нет, — посерьезнев, ответил Соловьев. — Милости прошу... А ну, Чихачев, гони в село. Скажи: сам Николай Ильич к нам в гости пожаловал.

Но Чихачев не трогался с места:

— Без вас не поеду.

— Езжай, — снова улыбнулся Соловьев. — Николай Ильич — мой друг. Ничего плохого он мне не сделает.

Чихачев снова хотел что-то возразить. Соловьев рассвирепел:

— Командир тебе что приказывает? Ты почему меня позоришь?

Когда Чихачев нехотя поскакал в Форпост, Соловьев добавил:

— Конечно, я их распустил. Никакого воспитания.

Снова Заруднев подумал, что судьба за последние десять минут искушает его второй раз: лучшей возможности покончить с «императором тайги» никогда не будет. Однако Заруднев был уже связан не только полученным из Ужура приказом, но и молчаливым обязательством перед Чихачевым, что с «императором тайги» ничего не случится. Гражданская война завершалась. Наступала новая эпоха. Она требовала новых, более человечных отношений.

«Соловьев коварен и вероломен, — напомнил себе Заруднев. — Он обещал выйти из леса во время той встречи — не вышел. Сейчас он пригласил в Форпост, но тоже не известно, что у него на уме... И при этом я не должен уподобляться ему».

По дороге молчали, хотя и для разговора лучшей возможности не было. Тем более что Пудвасев поотстал, настороженно рассматривая придорожные кустики и холмы. Он тоже опасался каких-нибудь хитростей.

Но Зарудневу с Соловьевым не говорилось. Тонкая паутинка чисто человеческих отношений, которая возникла между ними в прошлый раз, порвалась. Зарудневу было ясно: как бы ни клялся Соловьев, полной веры ему быть не может. При всей наружной мужественности в «императоре тайги» прочно жил страх. А под влиянием страха люди теряют человеческий облик и способны на самые жестокие и бессмысленные поступки.

«Император тайги» уловил перемену в их отношениях. Тяготясь молчанием, спросил:

— А как тебе мой Соловый?.. Поверишь, отдал пять золотых червонцев...

Конь действительно был замечательно хорош: желтоватого цвета, со светлым хвостом и гривой, на тонких сильных ногах.